Неизвестный Шекспир. Кто, если не он

Брандес Георг

Крессида не робеет даже тогда, когда прикидывается чопорной. Она понимает самые грубые и фривольные шутки, она сама не прочь от смелой выходки и слушает тирады старого Пандара без всякого отвращения. Она обладает кошачьей красотой, но она совсем не интересна. При всем своем горячем темпераменте она холодная эгоистка. Но она не смешна. Она не красива, но и не дурна собой. Однако чувственная привлекательность женщины никогда не была лишена у Шекспира поэзии в такой мере. Здесь немыслимо возвышенное и чистое впечатление

Дядя Крессиды, к которому она так близка, умеет, подобно ей, действовать на инстинкты, привлекать к себе и отталкивать. Кто-то назвал его «деморализованным Полонием», и это выражение в высшей степени метко.

Так как этот старый волокита уже не может играть активной роли, он находит удовольствие быть зрителем и сводником. То циническое благодушие, с которым Шекспир рисовал эту фигуру при всем глубоком к ней презрении, характеризует ярко настроение поэта в этот период жизни Панд ар неглуп и подчас остроумен, но его остроты не доставляют никакого удовольствия. Он так же забавен, циничен и бесстыден, как Фальстаф, но не возбуждает той же абстрактной симпатии. Здесь ничто не вознаграждает зрителя за ту грязь, которой насыщены речи Пандара, Терсита и вообще всех действующих лиц.

Словом, в этой пьесе, так же, как в «Тимоне», чувствуется биение того чисто англосаксонского нерва, который многие были склонны отрицать у Шекспира, который является жизненным нервом произведений Свифта и Хогарта и некоторых из лучших творений Байрона. И он объясняет нам тот факт, что старая, веселая Англия стала родиной сплина.

Мы указали уже на суровое осуждение Крессиды Уллисом. В той сцене (V, 2), когда Троил становится свидетелем измены Крессиды, встречаются такие многознаменательные слова и такие глубоко прочувствованные выражения, в которых обнаруживается сердце самого Шекспира. Диомед просит Крессиду подарить ему наручник, который она, в свою очередь, подучила в подарок от Троила.

Диомед.

Я с ним (т. е. с сердцем) беру в придачу и наручник.

Троил (в сторону).

И я клялся терпеть.

Крессида.

Нет, Диомед, Я лучше дам тебе другой подарок

Диомед.

Не нужно мне другого; чей наручник?

Крессида.

Не все ль равно?

Диомед.

Я непременно хочу узнать.

Крессида.

Мне дал его, кто любит Меня сильней, чем ты меня полюбишь Когда-нибудь. Но, впрочем, если ты Его уж взял, так удержи, пожалуй.

А затем обратите внимание на ту психологию женской души, которая обрисовывается в прощальной реплике Крессиды:

Прощай! Смотри ж, приди! Простимся также С тобой, Троил: пока еще мне больно Забыть тебя, но глаз уже невольно Влечет к нему. Неверный глаз всегда Влечет наш ум: в том женщин всех беда! Кого ж винить, что верных нет меж нами, Когда в обман мы вводимся глазами.

Но особенное внимание обратите на те страшные слова, которые Шекспир влагает в уста Троила, когда он в отчаянии от всего виденного и слышанного пытается отогнать от себя эти

впечатления, не веря в их реальность:

Уллис.

К чему еще стоять?

Троил.

Затем, чтобы припомнить По букве все, что слышал. Неужели Не будет гнусной ложью, если я Здесь повторю все, что, как нам казалось, Мы слышали? О, я еще таю В моей душе упорную надежду, Что слух мой был обманут иль клевещет Намеренно! Скажи, ужель была Крессида здесь?

Уллис.

Не вызвал же я духа.

Троил.

Но это не она.

Уллис.

Она наверно.

Троил.

Скажи, ведь я с тобою говорю Не в сумасшествии?

Уллис.

О, нет, и я Скажу не в сумасшествии, что здесь Была сейчас Крессида.

Троил.

О, не верь, Прошу, тому, хоть ради чести женщин! У нас ведь были матери; неужто Дозволим мы бесчестить их по мерке Неверности Крессиды? Их ведь будут Судить по ней! Забудем лучше то, Что здесь была Крессида.

Уллис.

Чем же это Бесчестит наших матерей?

Троил.

Ничем, Когда была здесь только не Крессида!

Эта оценка Крессиды, сделанная Уллисом, проникает глубоко в душу Троила, пронизывает собою всю пьесу. В этом отчаянном возгласе «у нас ведь были матери!» выражена с уничтожающей ясностью основная идея драмы.

Но фигуры Троила и Крессиды не господствуют над драмой. В виде противоядия циническому содержанию главного действия, в виде контраста к напыщенным речам, к нескончаемой руготне и горькой ювеналовской сатире Шекспир рассыпал всюду глубокомысленные эпизоды и серьезные реплики. Он вложил в них всю свою многостороннюю опытность и облек их в граненую форму полнозвучных сентенций. Он заставляет Уллиса и Ахиллеса размышлять в высшей степени глубокомысленно о вопросах политики и жизни, хотя Ахиллес является у него обыкновенно безыдейным дураком, а Уллис — несимпатичным хитрецом, настолько холодным, опытным и коварным, насколько Троил горяч, молод и наивен. Глубокомысленные и прекрасные речи Ахиллеса и Уллиса вяжутся как-то плохо с их характером, производят порою впечатление дисгармонии и не находятся ни в какой связи с карикатурным действием пьесы. Однако эти явные противоречия только увеличивают интерес произведения. Они привлекают внимание глаза подобно неправильным чертам лица, которое способно выражать иронию и меланхолию, сатиру и глубокую мысль.