Нёкк
Шрифт:
– Я всего лишь констатирую факт, – ответила Бетани. – Если бы директор не болел, он не ходил бы гулять, и тогда тебе не пришлось бы его видеть.
– Что-то мне не нравится, куда ты клонишь.
– Ребят, о чем вы? – спросил Сэмюэл.
– Ни о чем, – в унисон ответили близнецы.
В гнетущем молчании они втроем досмотрели кино: американским подросткам удалось отбить нападение русских, но привычной радости от победного конца друзья не ощутили, поскольку в воздухе висело напряжение, как будто назревала ссора: Сэмюэлу даже показалось, будто он дома ужинает с родителями,
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – ответил он.
Бетани замялась на пороге и посмотрела на него, словно хотела что-то сказать.
– А что вы такое делали? – спросил Сэмюэл. – Ну, тогда. У рояля.
– Ах, это, – откликнулась она. – Дешевые трюки.
– Ты что-то показывала?
– Типа того. Я слышу разные звуки. Людям кажется, что это необычно. Родители любят мной хвастаться.
– А что ты слышишь?
– Разные ноты, тона, вибрации.
– От рояля?
– Отовсюду. Рояль услышать проще всего, потому что у каждого звука есть название. А так я слышу что угодно.
– Как это – что угодно?
– На самом деле каждый звук состоит из нескольких звуков, – пояснила Бетани. – Из трезвучий и гармоник. Тонов и обертонов.
– Это как?
– Стук в стену. Дребезжание стеклянной бутылки. Пение птиц. Шорох шин по асфальту. Телефонный звонок. Гудение посудомойки. Во всем есть музыка.
– И ты во всем этом слышишь музыку?
– Наш телефон звонит пронзительно, – ответила Бетани. – Каждый раз слух режет.
Сэмюэл постучал по стене и прислушался.
– Я слышу только стук.
– Это гораздо больше, чем стук. Послушай. Постарайся различить звуки. – Она резко постучала по дверному косяку. – Так звучит дерево, но у древесины плотность неоднородная, поэтому она издает несколько близких друг к другу тонов. – Бетани снова постучала. – Еще тут звуки клея, стены и гул ветра в стене.
– Неужели ты все это слышишь?
– Ну оно же есть. Все вместе воспринимается как стук. Такой темно-коричневый шум. Если смешать все краски в коробке, получится этот звук.
– А я ничего такого не слышу.
– Мир вообще труднее расслышать. В рояле каждая нота на своем месте. В доме – нет.
– Ничего себе.
– Приятного в этом мало.
– Почему?
– Ну вот хотя бы птицы. Есть такая птичка, танагра, она еще так поет: “Чик-чирик-чирик-чирик”. Знаешь? Перелетная птица.
– Знаю.
– А я вместо “чирик-чирик” слышу терцию и доминанту в ля бемоль мажоре.
– Я не знаю, что это значит.
– Ну то есть нота до плавно переходит в ми бемоль, точь-в-точь как в одном из соло Шуберта, в симфонии Берлиоза и концерте Моцарта. Птица поет, а я все это вспоминаю.
– Вот бы и мне так.
– Не надо. Это ужасно. Такая каша в голове получается.
– Зато ты думаешь о музыке, а я только о том, как бы чего не случилось.
Бетани улыбнулась.
– Я всего лишь
– А я тебе подарок купил, – вспомнил Сэмюэл.
– Какой еще подарок?
– Из торгового центра.
– Какого еще торгового центра? – удивилась Бетани, но потом вспомнила, и лицо ее прояснилось. – Ах да, из торгового центра! Точно!
Сэмюэл порылся в рюкзаке и достал кассету – блестящую, по-прежнему в целлофановой обертке. Сейчас она вдруг показалась ему крошечной, размером и весом не больше колоды карт. Маловато для значимого подарка, с сожалением подумал Сэмюэл, расстроился и резко сунул Бетани кассету, испугавшись, что если помедлит, то уже не решится отдать.
– Вот, держи, – сказал он.
– А что это?
– Это тебе.
Бетани взяла кассету.
– В торговом центре купил.
Сэмюэл мечтал, как Бетани, получив подарок, радостно улыбнется и бросится ему на шею: ну надо же, воскликнет она, и как ты догадался? Это же идеальный подарок! Бетани осознает, что Сэмюэл чувствует ее, как никто другой, понимает все, что творится у нее в голове, да и сам он – интересная творческая личность с богатым внутренним миром. Однако, судя по лицу Бетани, ничего такого она не подумала. Она прищурилась и наморщила лоб, как будто пыталась разобрать чей-то досадно сильный акцент.
– А ты знаешь, что это? – уточнила она.
– Экспериментальная вещь, – повторил Сэмюэл слова продавца. – Не каждый поймет.
– Вот уж не ожидала, что ее запишут, – заметила Бетани.
– Их там целых десять! – добавил Сэмюэл. – Одна и та же пьеса записана десять раз.
Бетани рассмеялась, и Сэмюэл догадался, что выставил себя дураком, хотя и не понимал почему. Он чего-то явно не знал.
– Чего смеешься? – обиделся он.
– Да это же шутка, – ответила Бетани.
– Какая еще шутка?
– Во всей этой пьесе нет ни звука, – пояснила она. – Ну то есть… полная тишина.
Сэмюэл озадаченно уставился на Бетани.
– Там нет ни одной ноты, – продолжала Бетани. – Пьесу исполнили всего раз. Пианист просто сидел за инструментом, но ничего не играл.
– Как так?
– Ну вот так. Сидел и считал такты. Потом встал и ушел со сцены. Вот и вся пьеса. Не думала, что ее запишут.
– Десять раз.
– В общем, это такой розыгрыш, что ли. Очень известная вещь.
– Значит, вся кассета пустая? – уточнил Сэмюэл.
– Скорее всего. Это же шутка.
– Вот блин.
– Да ладно, чего ты, классно же, – Бетани прижала кассету к груди. – Спасибо. Это ты здорово придумал.
“Здорово придумал”. Сэмюэл долго вспоминал слова Бетани после того, как она ушла, он выключил свет, накрылся с головой одеялом, свернулся в клубок и расплакался. Как быстро жестокая действительность разбила его мечты! Он с горечью думал о том, как надеялся на этот вечер и как оно все обернулось. Бишоп ему не обрадовался. Бетани на него и вовсе плевать хотела. С подарком он прогадал. Что ж, сокрушительное разочарование – лишь плата за надежду, подумал Сэмюэл.