Некрофил

Витткоп Габриэль

Не стану отрицать, что подъем на лифте до моей квартиры был одним из самых критических моментов этого предприятия. Та же проблема возникает и в Париже, поэтому я нередко подумывал о том, чтобы снять или купить квартиру на первом этаже: это было бы удобнее для моих любовных похождений.

Когда я наконец уложил шведских подростков на свою кровать, я не пожалел о затраченных усилиях. Им было по шестнадцать или семнадцать лет, и я никогда не видел никого красивее. Невероятно похожие друг на друга, они наверняка были близнецами. Смерть превратила их загар, лишь слегка подернутый налетом соли, в странное бледное золото того оттенка, который создает пламя свечи. У обоих были длинные тела со слабо выраженным полом — мужественность мальчика едва угадывалась,

груди у девочки отсутствовали вовсе — но всё же бесконечно желанные и казавшиеся мне едва ли не ангельскими. Томность их серебристо-светлых волос, отсутствие ресниц на выпуклых веках, выступающие — как у черепов — скулы и обморочный цвет их тонких лиловых губ — всё в них говорило о самой смертной из судеб. Чужие в мире живых, они были рождены, чтобы умереть, и Смерть своей страстью отметила их с самого начала.

Теперь, когда они со мной, я едва решаюсь подойти к ним.

Снаружи буря разбушевалась и гнет высокие вербы Паузилиппе. Бледный месяц то и дело ныряет в огромные тучи, и дикая охота Гекаты мчится с воем за окнами. [43]

17 октября 19…

Для них я сделал всё так, как некогда для Сюзанны: отослал прислугу, запретил себя беспокоить, отключил отопление, устроил сквозняк. Конечно, я не испытываю к моим прекрасным ангелам того нежного братского чувства, той любви, которая связывала меня с Сюзанной, но их красота волнует меня, и я хотел бы сохранить их подольше.

43

Греки представлял Гекату ночной охотницей, которая несется в сопровождении собачьей своры среди могил, мертвецов и призраков.

18 октября 19…

Я положил их в объятиях друг друга, нежно переплел их руки, губы брата на губах сестры, уснувший стебель одного на скромной лилии другой, у краев щелки, такой же бледной и тонкой, как у девочки-спрута, блевавшей черным соком. Я хотел, чтобы тела брата и сестры, тянувшиеся втайне друг к другу при жизни, наконец соединились в смерти. Ибо я знал, что эти двое любили друг друга, как небо любит землю. Один хотел спасти другого, и тот утянул его. Утянул из любви, в соль и водоросли, в песок и пену, в слоистую морскую пучину, которая движется взглядом луны, как семя. Не у меня они справили свою высокую свадьбу, а в то единственное мгновение, когда, уцепившись друг за друга, они разом выдохнули из себя жизнь в едином экстазе, соединенные в воде, как некогда в материнских водах, в море — как в матери, встретившиеся в конце жизни, как они встретились в ее начале. Они дошли до своей космической правды, чуждой лживому миру живых. Я долго смотрел на них, и зрелище это было для меня милостью, ниспосланной судьбою. Ни на миг я не подумал о том, чтобы лечь между ними, нарушить их союз нечистым прикосновением своей живой плоти.

20 октября 19…

Должен признаться, целомудренные намерения на мгновение покинули меня вчера вечером. Я сел на кровать рядом с ними и в шутку начал покусывать затылок мальчика — или это была девочка? — в том месте, где он начинается у основания черепа, круглую коробку которого я чувствовал под своей верхней губой. Мои губы сами собой начали это сладостное путешествие, спускаясь и поднимаясь вдоль позвоночника, словно двигаясь по пересеченной местности, невысокие выступы которой естественно растворяются в широком движении равнин и гор. Так я переходил от спинной равнины в долину поясницы, полную нервной нежности — это место всегда бесконечно волнует меня — прежде чем взойти на маленькое пустынное плато перед ущельем наслаждений. Руки мои следовали за языком, составляя медлительный арьергард. Во время всего путешествия член мой оставался недвижен, поскольку для меня речь шла лишь о целомудренной ласке. Но когда мои пальцы пришли в долину, лежащую за талией, и мои ногти коснулись того

позвонка, который обладает тайной крепостью от постоянного взаимодействия с поясом, желание охватило меня с такой внезапной силой, о которой у меня стерлось даже воспоминание. Вне себя, я просунул голову под бедро — мальчика или девочки? — и припал ртом к ангельской точке, где соприкасались их половые органы — два детских моллюска, очень мягких, плоских и покрытых той росой, которая выпадает на коже мертвых, когда плоть начинает гнить. Возбуждение погрузило меня в какой-то бред, и едва я начал страстно лизать место встречи, в котором двух мертвых соединило мое желание, как мне почудилось, будто я сам умираю, и я со стоном залил себя. Кстати, это было довольно неожиданно, ведь уже много месяцев мне никак не удавалось довести себя до экстаза.

22 октября 19…

Мои ангелы превращаются в радугу. Как они прекрасны! Их союз — Trionfo della Morte… [44]

28 октября 19…

Время от времени я меняю их положение, потому что мои прекрасные мертвецы с бледными ногтями портятся. Они открыли печальные темные рты, их шеи гнутся как стебли, тронутые морозом, их кожа лиловеет и зеленеет, их члены коробятся.

Я давно уже позабыл сухой запах шелкопряда, теперь запах падали наполняет воздух. Лужица черной жидкости, которой блевала девочка-спрут, разливается под животами ангелов, сочится сквозь матрац, капает на пол — гнилостный сок, который опьяняет меня, как сок мандрагоры. Этот ликёр медленно исходит из них, а воды древнего источника сердито шумят по краям их внутренностей, выплескиваются и растекаются. Глаза их западают внутрь, как некогда глаза сладостной старушки Мари-Жанны. В ангелах моих я, мнится, нахожу всех своих мертвецов, хотя никто их них не доходил до такой стадии разложения. Даже крошка Анри.

44

Триумф Смерти (итал.). Заглавие аллегорической поэмы (1348) Франческо Петрарки (Francesco Petrarca, 1304–1374).

30 октября 19…

Уже третий раз кто-то яростно звонит и колотит в мою дверь. Плохой знак. Консьержка зовет меня: «Дон Лучано! Дон Лучано!» Я слышу перешептывания, отдельные слова, приглушенные восклицания, звуки шагов.

Я не хочу выходить. Я ничего не ел со вчерашнего дня, но это не имеет значения: у меня есть еще остатки виски и вода из-под крана, правда, со страшным количеством хлора. Временами мне чудится, что мои ангелы встают и ходят по квартире, стараясь, чтобы я этого не заметил.

30 октября 19…

Под мою дверь что-то просунули, я отчетливо слышал шуршание. С порога моей комнаты я различаю на темном ковре прихожей бледную плоскую точку, которая мне угрожает, полулежа на пороге, отравленную стрелу, которая связывает мой мир с миром живых.

Я медленно приближаюсь к ней, наклоняюсь и тяну к себе, надеясь что она рассеется в пар, как привидение. Нет. Письмо. Я не буду его читать ни в своей комнате, храме Смерти, ни в гостиной. Уж лучше в каком-нибудь пошлом месте, вроде ванной или кухни. На кухне, пожалуй. Открывая письмо, я уже знаю, что в нем. Повестка в Квестуру — так здесь называется прокуратура — «по касающемуся Вас делу»… Международный жаргон, эсперанто сволочи… «По касающемуся Вас делу»…

Я кладу бумагу на кухонный стол, медленно, очень медленно, и, в то мгновение, когда желтоватый формуляр, заляпанный печатями и следами пальцев, касается пластиковой поверхности, я уже знаю, что в действительности осталось только одно дело, которое еще касается меня.

Меня касающееся дело…

Я смотрю на часы. Через несколько часов наступит ноябрь.

Ноябрь, который всегда приносил мне что-то неожиданное, хотя и готовившееся издавна… всегда.