Некролог
Шрифт:
Варя могла смело проходить насквозь все предметы и людей, ничто не выдавало ее присутствие. Как ей самой показалось, помимо нее там были и другие призраки, пришедшие посмотреть на живых. Девушка искала Элизабет и сосредоточилась на голосах, смешавшихся у нее в голове. Ей нужно было зацепиться именно за ее мысли, отличить ее сеяние от прочих шумов и помех.
В храме уже собралась толпа страждущих, а прихожане продолжали тянуться в храм и, как бычки, ведомые на бойню, шагали друг за другом нога в ногу, продвигаясь как можно ближе к алтарю и священнику. Сам богослов не произвел на Варю особого впечатления: худощавое телосложение, белесая кожа и едва размыкающийся в молитве рот. Он выглядел поколоченным, не способным стоять прямо под тяжестью своего темного облачения. Паства вторила его словам и бездумно повторяла окончания его возгласов.
Он внушал им скорбь, отрицал их право на радость и удовольствие. Хоть люди и говорили слова благодарности Создателю, они делали это чуть ли не со слезами
Варя подошла к колонному ряду и, держась в их тени, направилась в противоположную от алтаря сторону, там располагались скамьи для представителей науки, светской власти, для преуспевших дельцов и деятелей искусства, то есть для всех, кому не пристало тереться и толкаться локтями с грязными бедняками, которые приходили на службу только ради попрошайничества. Первые, обособленные рядом колон лавочки были полностью заняты, а задние ряды практически полностью пустовали. Народ даже не приближался к ним, так как предназначались они для бесноватых, силой доставленных на исповедь, безнадежно больных и слабоумных людей. Если бы не воля Творца, то все этот сброд и вовсе бы не подпускали к стенам храма. Там была Элизабет, она то и дело теребила рукава своего единственного выходного наряда и смотрела на страницы пожелтевшей книги. Выходное платье, надетое прямо на ее голое тело, кололось, было соткано из грубой ткани и сковывало любые ее движения. Оно давно уже было ей не по размеру, корсет сдавливал ее набухающую грудь, а юбка ползла вверх. Она одергивала одежду, боясь случайно опозориться или привлечь к себе лишнее внимание.
Лиза старалась поспевать за всеми молящимися, но не могла прочесть с листа текст, он расплывался и прыгал перед глазами. Она сжала в руках четки, и прижала ладони ко рту, но смирение не наступало. Девушка раньше никогда не позволяла себе быть раздражительной и вспыльчивой, но в тот момент она никак не могла обрести контроль над собой. Она заметно нервничала, но никому не было до нее дела, никто даже не смотрел в ее сторону. Девушка немного успокоилась от этой мысли и позволила себе оторвать глаза от священного писания.
Общие звуки приглушились, и Варя снова услышала мысли послушницы: «Мне душно, моя плоть и мой дух разрываются на части. Словно кто-то наперекор моей воли вторгается в мои мысли и крадет воспоминания. Я не могу вымолвить даже несколько слов, но не без причины сторонюсь этот дикий люд, я совершенно не имею с ними ничего общего. Я пришла сюда не для того, чтобы жаловаться и стонать, напротив, я пришла обещать свое вечное служение Свету».
Элизабет украдкой подняла глаза и осмотрелась. Она знала, что находилась в лоне церкви, где не должна проявлять любопытство к молитвам и надеждам других людей. Но стоило ей лишь зацепиться за человека взглядом, как она понимала его внутренний мир. И она снова и снова взывала к своему былому смирению, но бунтарский дух рвался наружу, на подступах изрыгая потоки бессильного, от того и тошного гнева. Она хотела прекратить думать о происходящем, но ее воля слабела, становилась ненадобной.
Варя видела ее переживания, Элизабет заслуживала собеседника, того, с кем она могла бы обменяться пусть лишь парочкой слов. Ей это было бы достаточно, так как она была лишена всякой возможности видеться со сверстниками, ее отец - Арон, так паромщика звали дома, мало походил на уравновешенного человека. Лизе захотелось начать махать по сторонам руками, прогоняя прочь, как мошкару, дурные мысли.
Раньше, быть может, еще пару недель назад Лиза еще не так сильно боялась своего отца, хоть он и всегда был угрюм и нелюдим. Никто не имел права возразить ему, в противном случае он розгами бичевал усомнившихся в нем пасынков. Только обычно он был немногословен и требования свои никогда не менял, Лиза, как и другие члены их семьи, имела закрытый список разрешенных и нужных действий. Если девушка выходила за рамки дозволенного, Арон либо колотил ее, либо заставлял выполнять уроки чистописания, которые она заканчивала уже в полной темноте, пачкая чернилами бумагу. И даже сидя в церкви, Лиза боялась рассердить отца, и потому старалась не поднимать головы от книги, лежащей у нее на коленях, но тревожные мысли кружили и кружили у нее в голове: «Я - причина этих страшных перемен в моем отце. Мне хотелось бы оградиться - хоть ненадолго остаться одной. Но здесь, среди всех этих слабых и умалишенных людей, я чувствую себя такой одинокой, единственной и всем от них отличной девочкой. Знаю, что нельзя допускать и мысли о том, чтобы заглянуть другому человеку в душу, нельзя из любопытства слушать чужие молитвы и покаяния, тем более что в церкви. Но я хочу лишь осмотреться, считать нескольких людей, познакомиться с ними поближе. Такое чувство, что я единственная, кто может напрямую взывать к Богу о помощи. На пути к Господу
Отец будет ждать меня у выхода на улицу или уже около дома? Дома. Он не хочет, чтобы нас видели рядом, стыдится меня. Я не знаю на то причин, но мне больно и уже хочется взять на себя любую вину, только бы все эти мысли хоть на миг исчезли из моей головы. Кто-то приходит по ночам в наш дом, как коршун, пикирует Он от кровати к кровати, садится на ее изголовье и что-то бормочет на своем адском языке».
В воздухе повисло беспокойство, чувство беспричинной тревоги заставляло людей оборачиваться и смотреть на Элизабет. Она заметно занервничала, так как не любила пристальное внимание к своей персоне, это могло разгневать отца да и окончательно испортить ее репутацию ни в чем неповинной девушки. В это время в храм ворвался вольный Слушатель, рыскающий в поисках объекта для дьявольской насмешки. Дух не имел ни имени, ни образа, который был бы постоянен. Он с легкостью менял черты лица, местонахождение, вселяясь в статуи или людей из толпы, ловко скача между ними по рядам. Дух вел себя дерзко, напоказ выставлял Свое пренебрежение к человеку, служившему игрушкой в Его руках.
Элизабет испугалась, ощутив на себе Его обличающий взгляд. Она ведала, что пред ней предстал один из тех, кто проклят Богом, что Он уселся рядом с ней и наблюдал. Ее грудь вздымалась все чаще, а между ног у нее заиграли маленькие искорки, которых она раньше не замечала. Сущность, без тени сомнения в голосе, с лаской произнесла напутственную речь:
– Посмотри на всех, кто окружает тебя. Боятся ли они своих поступков и мыслей, боятся ли они творить зло и судить? Они вгрызаются в жизнь, стремясь оттянуть свою кончину, но они уже мертвы.
– Он заглянул ей в глаза.
– Но ты не боишься смерти, а ждешь ее, взывая к ней по имени. Ждешь того, что она пойдет тебе навстречу и оборвет нить твоих страданий. Удивительная способность видеть чудовищ, населяющих людские умы, сводит тебя с ума, но все равно хочешь нести Свет своим ближним. Ты заперта в собственной реальности, которая лишь косвенно соприкасается с общим бытием, но ты разделяешь его страдания. И все, к чему прикасается твое сердце, покрыто шипами, ранящими тебя и доводящими до отчаяния. Никто, кроме меня, не слышит твоих криков, тебе не верит и не видит того, что видишь ты. Сама прекрасно понимаешь, что с каждым днем тебе будет ставиться все хуже и хуже, тебе будет все тяжелее и тяжелее. Будут появляться новые оковы, которые неизбежно прикуют тебя к людскому быту, а скорее всего, сломают тебя и превратят в одну из них. В тебе навеки затухнет огонь протеста, и тебя не потревожит мысль о том, что нужно искать большего. Ты боишься того, что смерть не подоспеет вовремя, что ты перестанешь ждать, будешь напугана ее появлением. Прибереги свои силы для дальнейших странствий, не распыляй их на бренное существование, ведь это существование в ограниченном пространстве. Тебя не оставят в покое даже на миг, они всегда будут присутствовать рядом с тобой. Давя на жалость, сочувствие, они будут себя называть твоими близкими и привязывать тем самым тебя к быту, который ты уже не осмелишься бросить.
Монолог оборвался, и Варя открыла глаза: бесплотный Дух исчез, оставив за собой лишь след из маковых лепестков и дегтя. Внезапно собралась гроза, и молния попала в церковь - она вспыхнула, как спичка, и быстро прогорала. Элизабет, как и другие прихожане, побежала к выходу и вышла одной из первых, Варя же осталась сидеть на лавочке и смотрела, как пламя охватывает все вокруг. Но оно ее не ранило и не тревожило. Ее взгляд застыл на статуе ангела с холодными и влажными губами: крыша над ним провалилась, и он стоял под ливнем, озаряемый светом молний. Огонь не подступал к нему, и никакие балки, сорвавшись с потолка, не могли разрушить грот, в котором он нашел свое убежище. В дыму стали пропадать очертания предметов, и Варя закрыла глаза, в тот же миг воздух применился и стал холодней, зловонней. Покойница вернулась на болота, где все также было заволочено дымом.
Хильда, мать Элизабет, стояла во дворе и истошно вопила. У Вари защипало глаза, и она перевела взгляд на воду, в тихой глади которой отражалось происходящее на берегу: глава семейства выволок на улицу детей, они упирались как могли и кричали, но все это было бесполезно. Он обложил дом кучами хвороста и соломы и поджег их. После Арон схватил свою жену за руку и подволок ее к одному из деревянных столбов, врытых в землю у них в палисаднике. Варя насчитала шесть столбов: братьев было трое, оставалась Элизабет и Хильда, кому предназначался последний шест, она не знала и не могла предположить. Мальчишки побежали к маме, но она велела им вернуться, бежать в лес и прятаться, Арон без раздумий кинул ей под ноги факел, и языки пламени молниеносно охватили подолы ее платья.