Некромант . Трилогия
Шрифт:
И продолжалась она весь долгий день, а к вечеру вдалеке показалась деревня. Но не та, естественно, в которую так рвался брат Эйрих, — та осталась где-то в бескрайней дали безвременья, — а другая, никому из путников неизвестная, но оттого не менее желанная, потому как — где деревня, — там и жизнь, и постоялый двор, и люди, и новости.
Так оно и было — и жизнь, и люди, и трактир, на втором этаже которого путники сняли две комнаты, щедро заплатив за них монетами, которых тут отродясь не видали, но серебро — оно серебро и есть,
Хилависту оставили на околице, дабы умы деревенские чудом таким не смущать, благо узы кровные против такого разделения не возражали. А тот хоть и поворчал немного, но остатки свиного окорока его успокоили, а когда Осси пообещала ему раздобыть к утру еще чего-нибудь вкусненького, успокоился совсем и на прощанье был даже сдержанно дружелюбен.
Разрешив таким образом проблемы с ночлегом и хилавистой, Осси и Эйрих разошлись по своим комнатам, чтобы привести себя в порядок, предварительно договорившись встретиться внизу к вечеру.
– А ты говорил, вроде, — она одна будет? — Тихо вполголоса спросил чернявый парень своего соседа, старательно натиравшего правый глаз огромной волосатой ручищей.
Занимался этим он уже довольно давно и совершенно безуспешно, потому как глаза от едкого дыма продолжало щипать немилосердно. Да и то верно — табачный дух в этом небольшом зале стоял крепкий, а с кухни тянуло подгоревшим салом, да, судя по тому как выгрызало до самого донышка его несчастные слезящиеся глаза, сало это когда-то было густо сдобрено рыжим перцем.
– Надо было у двери сесть, — поморщился рыжий детина с круглым лицом деревенского увальня. — Угорим мы тут…
Был он здоровым, но в больше общем-то ничем совершенно непримечательным — широкое лицо, с ямочками на щеках, как у человека, который часто и с удовольствием смеется, редкие неровно обрезанные волосы и мозолистые привыкшие к тяжелой работе руки. Одет он был тоже неброско — в обычную серую робу, какие носят крестьяне-поденщики, перепоясанную старым потертым ремнем, доставшимся ему, наверное, еще от отца, если не от деда.
Товарищ его, с которым детина коротал вечерок уже за четвертой кружкой горького и дешевого пива был полной ему противоположностью.
Маленький щуплый, рядом со своим здоровым приятелем он казался хилым заморышем неспособным ни на что путное, да и на беспутное, пожалуй, тоже. В серых невыразительных глазках его плескалась глубокая усталость и вечная обида на все и на всех. И лишь иногда эти тусклые, холодные, как у снулой рыбы глаза оживали, быстрым цепким взглядом обшаривая все вокруг, но длилось это всего какое-то мгновение, а потом они снова засыпали, скрываясь под маской вечной скуки.
– Так сам сказал — в углу сядем, — прошипел чернявый. — Вот и сели… А это точно она?
– Да она, она! Уймись уже!
Девушка, которую обсуждала эта странная нелепая парочка, только что спустилась
Девица же, усевшись за стол, что-то тихо сказала подскочившему тут же хозяину, — видно важная она птица была, коль скоро Беран не поленился ей навстречу пару шагов сделать, — после чего оживленно защебетала со смущенно улыбающимся монахом, будто продолжая недавно прерванный разговор.
А любопытные взгляды, рожденные появлением этой юной светловолосой красавицы, тем временем, постепенно угасали. И тому, надо сказать, не мало способствовал тонкий длинный меч в потертых ножнах, висевший у девушки на поясе. Нескромные взоры, ощупывавшие тонкую фигуру девицы, добиравшись до четко очерченного бедра как-то сами собой соскальзывали на это явно видавшее виды оружие усмирения. Приковывал он взгляд, отбивая всякую охоту продолжать знакомство, и на этом изучение анатомических прелестей незнакомки для большинства и заканчивалось…
– А ты про монаха, вроде, не говорил, — не унимался чернявый.
– Не говорил, — согласился с ним его приятель, возвышающийся над ним как гора над мышью. — Потому, что сам про него не знал. С другой стороны, это, что-то меняет?
– Да нет, — пожал плечами чернявый. — Не особо…
– А… А то я уж подумал: ты монашка испугался, — ухмыльнулся детина, и ямочки на его щеках сразу сделались глубокими-преглубокими, а лицо стало совсем детским.
– Не испугался. По мне так: монахом больше — монахом меньше, мир и не заметит…
– Ну, этого мир, может и не заметит, а вот они тебя, если ты и дальше так на них пялиться будешь, точно приметят!
– А я чего… Я не пялюсь, — буркнул чернявый и уткнулся в кружку, скрывшую его лицо почти полностью. — Слышь, Ил, может пожрать чего закажем?
– Да можно… — Детина поднялся из-за стола и неспешно направился к хозяину, раздвигая своим мощным телом сизые клубы дыма.
Чернявый зевнул, почесал в затылке и проводил приятеля взглядом.
Недолго пошептавшись с хозяином у стойки, Ил побрел обратно, с трудом протискиваясь между тесно стоящими столами и лавками, и уже подходя к столу, зацепил головой висящую на веревках доску со свечами, заменявшую в этой дыре светильник. Да так он ловко это сделал, что плеснувший с доски расплавленный воск сильно ошпарил его руку, поднятую было в тщетной попытке удержать раскачивающийся огненный маятник. Зашипев от боли, Ил втиснулся на прежнее место, при этом приподняв огромным пузом край стола.