Некромант. Присяга
Шрифт:
– Биться, – сказал Васька. Глянул на себя в зеркало прихожей на стене. Брюшко, рост средний, весьма отчетливая лысинка, пока еще не облагороженная ежиком, а стыдливо прикрытая жидковатыми русыми прядками, второй подбородок. Глаза и кисти рук хороши, такие, какие должны быть… у воина. И все же.
Я знала, что Ларри страшно. Даже будучи полицейским, он-таки оставался робким домашним парнем. Умным, своим, родным, но – не воином в полном смысле этого слова. Ему было хорошо в отделении полиции, не связанном напрямую с тяжелыми расследованиями
Мне тоже было страшно, а потому надо было остаться одной, чтобы Ларри ушел, восстановить порванную поисковую паутину, силы, мужество. Потому что только я могла защитить своих друзей, и в первую очередь Ларри.
Мне казалось, катана вопьется в его горло, как только он перешагнет порог моей квартиры. А поэтому я проводила его до лифта, стараясь себя убедить, что если Панды нет тут – его нет и внизу, у подъезда. Оставлять спящего Чеда тоже не стоило.
– И еще, Васька… суккуб. Юная стройная красотка. Помни о Кате. Помни о спине Чеда. Все будет стоять колом, не обращай внимания. Думай о долге, о безопасности, о тринадцати трупах. Ладно?
– Я попробую, – неуверенно сказал Васька, дотошно оглядел внутреннее пространство прибывшего лифта и по стеночке забрался в кабину. – Ники… и ты… того. Подумай, как и себя обезопасить. Ладно?…
Я вернулась домой и, закрыв дверь, некоторое время сидела на половичке, прислонившись к косяку спиной. Думала. Пыталась понять, не переборщила ли я, не ошиблась ли с выводами и что делать, если нет.
Затем нагнулась к древней калошнице, прикоснулась к ее уголку лбом.
– Деда Гоша… деда, помоги, пожалуйста…
Я не знала, сколько пар обуви у меня в доме. Может, сто, я обувь любила. Вся она была там, внутри калошницы.
Все ботинки, туфли и сапоги были вычищены и приведены в идеальный порядок. Я не знала, что такое набойки, наклейки, неудобная колодка. Я всегда брала любую, какая понравилась, бросала ее, где придется, – но с утра находила в калошнице или рядом, в идеальном состоянии, идеального размера. То же самое было с обувью моих гостей. Домашние тапочки по размеру и числу посетителей самостоятельно выставлялись из калошницы на коврик точно к их приходу. Поэтому ни Чед, ни Татьяна, ни Ларри также не испытывали проблем с ботинками, туфлями и всем прочим. Я знала, что, если принести ко мне в дом обувь человека, страдающего стопами, и подержать с недельку, а потом вернуть, ноги за месяц-два исцелялись. Стопы, вены, колени, тазобедренные суставы… выше мой домовой не забирался.
Естественно, приручив Севу и Даню, а также крошку Кешу, я мечтала, чтобы домовой был и у меня в квартире. Только домовые нынче в дефиците. Долго искала, ездила по заброшенным деревням, потом поняла: отпусти свое желание, и оно сбудется. И верно: месяца через два я увидела на помойке старую калошницу, самодельную, сделанную из бревнышек и
И верно – там был домовой. Такой вот узкоспециализированный обитатель калошницы. Я спросила, не возражает ли он поселиться у меня… и сердитый деда Гоша, очень-очень древний, хорошо помнящий лапти, даже обмотки из шкур, очень трудолюбивый, очень внимательный, оказался в моей квартире. Вместе с его обиталищем, которое я притащила с помойки и которое Васька по мере сил привел в порядок, проморил и покрыл лаком заново. Однако деда Гоша стругать калошницу запретил, и потому она все равно смотрелась древним самопалом.
Я сама снизошла до лоскутного труда и сшила новую подушку наверх. Сделать ее непременно надо было вручную. Я обстегала остатками своей яркой майки с этническими узорами сложенное в несколько раз махровое полотенце – получилось нормально.
Все домовые сущности обладают особой магической силой. Я знала, что возможности у деда Гоши намного более серьезные, чем он желает демонстрировать.
– Деда, – жалобно сказала я, – тут гость был, непрошеный-незваный. В черных кроссовках. Обижал меня. Помнишь такого?
Домовой неохотно, но внятно ответил утвердительно.
– Деда Гоша, – продолжала я, – помрем же все.
Домовой снова вроде согласился.
– Найди ты мне этого человека, – попросила я. – В каждом доме же есть полки для обуви, или коврики для обуви, или сама обувь. Ты же узнаешь эти кроссовки. Я знаю, грех просить тебя путешествовать, годы не те, да и не любишь ты. Но деда… пожалуйста.
Я встала, дошла до холодильника, достала бутылку водки, налила стопочку, положила сверху черный сухарик и вернулась к калошнице. Поставила стопку в дальний уголок верхней полки.
Домовой тем временем размышлял. Я его не торопила – терпеливо сидела на полу возле калошницы, прислушиваясь к глубокому дыханию Чеда в комнате. Вот легкие, как кузнечные мехи. Впрочем, и сам Чед был такой – глубокий, сильный, неукротимый. Вдумчиво использованный кусачим суккубом.
И словно легкое облачко… как будто задремала…
Внимание рассеялось, водка и сухарь исчезли, хотя стопка стояла там же, дом мой был покинут. Деда Гоша ушел выполнять мою просьбу, признав ее стоящей. И мне стало совсем страшно и одиноко. Несмотря на Чеда.
Я села за стол, распечатала карту Отрадного, сунула ее в калошницу вместе с коротким карандашным огрызком.
Позвонить Игорю Владленовичу? Сам не звонит – и ладно.
Ольге? Не отписалась – значит, статья принята. А я свободна до пятницы. У меня есть среда, которая скоро должна начаться, и четверг.
Инна? Вроде бы оттуда пока все звучало благополучно. Худеет, радуется, бегает в туалет. Позже начнут двигаться застарелые токсины, связанные жиром… надо будет помочь, не прошляпить.