Некромант
Шрифт:
— Пли-и-и! — прокричал я, набрав в легкие побольше воздуха.
Не заколебался ни один из бомбардиров, запальные отверстия пыхнули белесым дымком, ударили снопами искр, и тут же пушки оглушительно рявкнули, исторгнув из себя двадцать четыре фунта овеществленной смерти. Секторы стрельбы оказались распределены идеально, картечь оставила целые просеки, в клочья разрывая и своих, и чужих. Гибели избежал лишь правый фланг рейтаров.
— Гранаты! — отдал новую команду Ганс Рикель.
Оставляя за собой дымные следы, в измочаленные и забрызганные кровью апельсиновые
Я подбежал к ближайшей телеге, вытянул из наваленного в нее снаряжения плоский салад и заменил им шляпу, не став затягивать ремешок. Было просто не до того.
Прогрохотали взрывы ручных бомб, все вокруг вновь затянуло дымом, уцелевшие мятежники поскакали в обход завала из разорванных людей и лошадей. Из канавы полезли ошалевшие от ужаса пикинеры, побежали меж орудий, отвлекая и расталкивая ландскнехтов. А следом из порохового дыма вырвалась пара чудом избежавших гибели рейтаров! Всадники с ходу разрядили в артиллеристов пистоли и направили лошадей к ближайшему орудию. Один стоптал замешкавшегося гандлангера, второй ударом тяжелого кавалерийского палаша раскроил голову его товарищу.
На наше счастье, в лабиринте орудийных передков и зарядных ящиков лошади мятежников потеряли скорость. Канонир ловко отразил клинок банником и юркнул за лафет, а я точным выстрелом вышиб из седла рейтара, вновь занесшего над головой тяжелый клинок. Набежавшие от соседних орудий ландскнехты стянули с лошади второго еретика и покромсали его кошкодерами.
— Заряжай! Картечь! — крикнул я и приказал навести два орудия на подступавших от холма лучников, а паре оставшихся — кровь из носу перехватить мчавшихся рейтаров.
Вновь с неба посыпались стрелы, одна клюнула землю у моих ног, другая на излете стукнула в ключицу и, жалобно звякнув, отлетела от кольчуги. Вооруженные мушкетами гандлангеры начали нести потери, дрогнули и попятились. На дороге осталось лежать несколько тел; кровь не успевала разливаться в лужи и моментально впитывалась в сухую почву.
— Щиты! — крикнул Ганс Рикель, и свободные бойцы потащили из телег павезы — прямоугольные щиты с шипами по нижнему краю и боковыми прорезями-упорами для стволов. Всаженные в землю, те могли уберечь мушкетеров от вражеских стрел, но сейчас на это уже не оставалось времени.
— Отставить! Все с дороги! — рявкнул я, надрывая связки. — Разойтись!
Гандлангеры вразнобой выстрелили и разбежались по обочинам.
— Пли! — в который уже раз за сегодня скомандовал я.
Два пушечных выстрела слились воедино; апельсиновые деревья словно пожрала невидимая саранча. Измочаленная листва так и полетела, картечь хлестанула по стрелкам мятежников и собрала кровавый урожай.
Развернувшись, я увидел, что наши лучники успели проредить ряды рвавшихся к батарее рейтаров, а следом в тех на полном скаку врезались всадники
— Оттаскивайте! Оттаскивайте! — закричал я. — А вы — разворот на позицию!
Гандлангеры разряженных пушек потянули лафеты, освобождая линию стрельбы второй паре орудий, и я дал отмашку:
— Стрелять по готовности!
Бум! Бу-у-ум! Пушки послали в лучников еще два смертоносных подарка, и те сломались, бросились бежать.
— Ланзо! — во всю глотку рявкнул я, заметив скакавшего вдоль обочины капрала. — Мне нужен наблюдатель на холме! — Потом обернулся и позвал заместителя: — Ганс! Выставляй оцепление и собирай пехотинцев!
Преследовать отступавших мятежников и мысли не возникло. Слишком мало нас для этого фортеля, слишком многие ранены, слишком сильно жарит проклятущее солнце. Слишком, слишком, слишком…
Ганс Рикель отправил мушкетеров на новые позиции, а сам с помощью нескольких помощников начал сбивать в кучу пикинеров. Угроза разгрома миновала, и я окликнул одного из вице-фейерверкеров:
— Тагест! На тебе раненые!
Тут же отозвался кто-то из артиллеристов:
— Тагест убит, сеньор обер-фейерверкер!
— Святые небеса! — вырвалось у меня, и я озадачил этим приказом командира другого орудия: — Ловик, займись!
В ушах жутко звенело, голова кружилась, руки тряслись. Я стянул салад, кинул его под ноги и приложился к фляжке, одним залпом выдув остатки теплого вина. Потом огляделся. Как-то даже не верилось, что мы умудрились пережить этот день.
Подъехал Ланзо Хофф, придержал коня. Плечо круглощекого капрала перетягивал окровавленный обрывок ткани, но сам он был весел и бодр. И лишь в глазах, когда ландскнехт смотрел на меня, нет-нет да и проявлялись неуверенность и беспокойство.
— Тру-ту-ту… — протрубил Ланзо и вдруг кинул апельсин. — Держите, сеньор обер-фейерверкер! А то вид у вас шибко бледный…
Меня и в самом деле мутило, но демонстрировать слабость было никак нельзя. Я взвесил в руке оранжевый плод и выбросил его в канаву.
— Неспелый, — сказал я тогда Угрю, но на деле прекрасно понимал, что еще очень и очень не скоро смогу спокойно смотреть на апельсины.
Порукой тому был заваленный мертвыми телами апельсиновый сад.
Разбудил стук. Спросонья показалось, будто палят мушкеты, но нет — это взбешенный хозяин колотил тапкой в дверь. Ему нисколько не понравилось вскакивать посреди ночи от диких криков: «Пли!»
Мне велели искать себе новое жилье; я не протестовал и не торговался. Просто никак не мог толком проснуться. В голове до сих пор звенело от выстрелов, на зубах скрипела пыль, в комнате нестерпимо пахло пороховой гарью и апельсинами. Мысли разбегались, и никак не удавалось понять, с какой стати полнолуние оживило именно этот эпизод моего прошлого, а не привычный спуск в затопленный запредельем подвал.
Утром я съехал, не став ни давить на хозяина, ни опускаться до просьб о снисхождении, и очень скоро об этом пожалел. Очень-очень скоро…