Некровные узы
Шрифт:
Она любит меня. И это ещё одна из причин, по которой я хочу вернуться. Не хочу, чтобы она плакала. Хочу, чтобы моя женщина была счастлива тем безоблачным счастьем, которое представляла себе в детстве.
Рука сама ложится на её плечо, и на мгновение я позволяю себе не думать. Отпустить поводья и просто чувствовать. Поэтому обнимаю её и глубоко вдыхаю нежный запах, хороня воспоминание о нём глубоко под кожей. Если мне и суждено в скором будущем встретить смерть, аромат розовых лепестков станет моим наркозом.
*****
— Как она? — спрашиваю
— Плохо, — коротко отвечает Зед.
Ему больше не нужно ничего говорить. Зед знает цену словам.
Иногда меня посещает болезненная мысль набрать номер Тины и сказать, что со мной всё в порядке. Объяснить ей, что я не мог по-другому и обязан сдержать слово, данное ей — обеспечить её безопасность. К счастью, у меня всегда хватало мозгов и выдержки себя остановить. Не для того я потратил несколько месяцев своей жизни вдали от семьи, чтобы засрать всё из-за эмоциональной прихоти. Так нужно и точка. Тина переживёт. Она много раз доказывала, что за её хрупким фасадом скрывается сильная личность, которую не под силу сломить разочарованию и предательству самых близких.
— Как мой ребёнок? Что говорят врачи?
— Недолго осталось. Максимум неделя.
Неделя. То есть Тина может родить со дня на день. Возможно, даже сегодня ночью. И она сейчас совсем одна.
— Я жду, — говорю перед тем, как отключиться.
Мне нужно вернуться в Нью-Йорк. Моя жена ни за что не останется в день родов наедине со своими страхами и болью.
Телефон дёргается в ладони от звука нового входящего сообщения, и при взгляде на экран в груди начинает привычно тянуть.
Раз в неделю Зед присылает мне фото Тины. На этот раз она кормит голубей в Центральном парке. Её живот совсем большой. И ещё она похудела. Бледная и невозможно печальная. Блядь. Просто немного потерпеть. Ещё совсем немного.
*****
— Вы куда? Туда нельзя! — кудахчет толстуха в зелёной форме.
— На хрен пошла с моей дороги, — цежу сквозь зубы, глядя поверх неё на закрытую белую дверь.
— Но…
Я еле сдерживаю себя от того, чтобы не отшвырнуть её к стене и ворваться в палату. Даже сквозь закрытую дверь слышны крики моей жены. Собственная беспомощность выворачивает нутро наизнанку. Я могу перебить здесь каждого, но это не поможет облегчить её страдания.
— Мэддокс тебе всё объяснит, — бросаю перед тем, как толкнуть дверь.
Тина. Моя жена, которую я не видел четыре месяца и шестнадцать дней стонет на кушетке, пока свора в зелёном уговаривает её дышать и тужиться.
Она выглядит измученной и прекрасной одновременно. Лицо покраснело от напряжения, щёки залиты слезами. Я хочу забрать её боль, но сейчас мне это не под силу.
Фраза «Я здесь, с тобой», моя секундная слабость, вязнет в уголках рта, и я запихиваю её в хранилище того, что скажу Тине в нашу
Проталкиваюсь к кушетке и протягиваю ей руку. Хочу разделить с ней эту боль. Хочу разделить с этой женщиной каждый вдох. И я разделю. Просто ещё немного подождать.
Тина смотрит на меня, но не видит. Она в агонии. А я впервые за долгое время чувствую себя живым, когда её ногти впиваются мне в кожу, исполосовывая рытвинами. Я надеюсь, что они превратятся в шрамы, которые я буду носить на себе до конца жизни как напоминание об этом дне. О дне, когда снова увидел её. О дне, когда та, кто мне дороже собственной жизни, подарила мне ребёнка.
Первый крик моего сына ударяет молнией прямиком в сердце. Я зажимаю кулаки, собирая всю свою волю, чтобы не забрать маленькое дёргающееся тело из рук чужаков и не выставить их из палаты. Этот момент должен быть только её и моим. Но вместо этого стою на месте и борюсь с удушающим спазмом в горле.
Когда чужие руки передают мне моего сына, всё, что я могу — это глотать воздух и надеяться, что никто не услышит предательски громкого стука моего сердца. Я больше не могу контролировать себя. Не могу говорить и двигаться. Этот запах и крохотное прекрасное лицо — больше, чем я способен вынести.
— Уже решили, как назовёте сына, миссис Мерфи? — голос медсестры разбивает первые секунды моего отцовства.
В горле стоит огненный ком, когда я перевожу глаза на счастливо улыбающуюся Тину. Какое имя она выбрала? До моей предполагаемой гибели мы не успели это обсудить.
— Расти. Расти Мерфи.
Мир расплывается перед глазами, и я задыхаюсь. Кувалда чувств обжигает хлёсткими ударами глаза, горло и грудь. И сквозь звон бьющихся ледяных стен из коридоров прошлого летит звонкий голос брата:
— У меня есть волшебная монета, Алекс. Если положить её под подушку и загадать желание, то оно исполнится. Я загадал дожить до ста лет.
Ты проживёшь больше, Расти. Я об этом позабочусь.
Эпилог
— Расти, аккуратнее! Там горка, ты можешь…
Тина не успевает закончить фразу, и наш пятилетний сын, подпрыгнув на кочке, слетает со скейта и утыкается коленями в асфальт.
— Расти! — выкрикивает жена, дёргаясь вперёд с явным намерением помочь ему подняться. Успеваю перехватить её руку и прижимаю к себе, блокируя попытки вырваться.
— Не надо, — строго говорю ей в ухо, — он сам.
Расти хмурит тёмные брови и кривит рот. Жду, что он заплачет, но этого не происходит: он всего лишь оттряхивает ладони и раздражённо смотрит на разбитые колени. Топает ногой и снова подтаскивает к себе скейт. Нет, он не едет дальше. Откатывается назад и направляет его на ту же самую кочку.
— Гордишься им, да? — ворчит Тина. — Рот до ушей.
Не считаю нужным это скрывать и невольно улыбаюсь, потому что в этот момент Расти благополучно минует место падения с выражением триумфа на лице.