Некуда

Лесков Николай Семенович

– Зачем вы, Агата Осиповна, не пьете ничего? – спрашивал Ревякин.

– Она еще молода; ей рано пить, – отвечала Мечникова.

Сестра Мечниковой встала и выпила рюмку ликера.

– Пьешь? – спросила Мечникова.

– Пью, – отвечала девушка, наливая себе другую рюмку, и опять ее выпила.

– Агата, тебе будет вредно, – произнесла madame Мечникова.

– А вам не угодно? – спросила ее сестра и выпила третью рюмку.

– Посмотрите, что она делает! – говорила, смеясь, Мечникова. – Она будет пьяна; непременно пьяна будет.

– Не

буду, – отвечала, улыбаясь, Агата, чувствуя, что у нее в самом деле в глазах все как-то начинало рябить и двоиться. – Вы думаете, что я в самом деле пятилетняя девочка: я могу делать то же, что и все; я вот беру еще стакан шампанского и выпиваю его.

Агата, произнося эти слова, подняла стакан, выпила его одним приемом и захохотала.

– Нет, она, господа, пьяница будет, – шутила madame Мечникова, находившаяся так же, как и все, под влиянием вина, волновавшего ее и без того непослушную кровь.

Девушка встала, хотела пойти и споткнулась на ногу Красина.

– Пьяна, пьяна, – твердили, глядя на нее, и хозяйка и гости.

– Пьяна? Вы говорите, что я пьяна? А хотите, я докажу вам, что я трезвее всех вас? Хотите? – настойчиво спрашивала Агата и, не ожидая ответа, принесла из своей комнаты английскую книгу, положила ее перед Красиным. – Выбирайте любую страницу, – сказала она самонадеянно, – я обязываюсь, не выходя из своей комнаты, сделать перевод без одной ошибки.

Красин заломил угол страницы и подал книгу Агате; та повернулась и пошла в свою комнату.

– Я буду смотреть за вами, – проговорил Красин и вышел вслед за нею.

Девушка присела к окну и торопливо писала карандашом поставленный на спор перевод, а Красин, положив ногу на ногу, нежился на ее оттоманке.

С небольшим через полчаса Агата перечитала свой перевод, сделала в нем нужные, по ее соображению, поправки и, весело спрыгнув с подоконника, выбежала в залу. Через несколько секунд она возвратилась совершенно растерянная, сминая исписанный ею полулист бумаги.

– Что сказали? Мне лень встать, – спросил ее Красин.

– Н…ничего, – ответила, потупляясь, Агата.

– Как ничего?

– Ну ничего, – еще растеряннее отвечала девушка.

– Что такое! – произнес вполголоса Красин и, лениво поднявшись с дивана, пошел в залу.

Зала, к небольшому, впрочем, удивлению Красина, была пуста.

Красин подумал с минуту и слегка стукнул в запертые двери комнаты Мечниковой.

– Что там нужно? – произнесла из-за дверей madame Мечникова.

Красин махнул рукой и на цыпочках возвратился в узенькую комнату Агаты.

Девушка при входе Красина покраснела еще более.

И он и она сидели неподвижно и хранили мертвое молчание.

Так прошел битый час. Ни о Мечниковой, ни о Ревякине не было ни слуху ни духу.

Красин встал и начал искать шляпу.

– Куда вы спешите? – спросила Агата.

– Пора домой.

– Подождите.

Красин сел, зевнул и потянулся.

– Устал, – произнес он.

Агата поднялась с своего места, придерживая рукой шумевшие юбки, вышла в залу и возвратилась

оттуда с бутылкою вина и двумя стаканами.

– Пейте, – сказала она, подавая Красину один стакан, а другой сама выпила до половины.

– Я выпью, – говорил Красин, – но зачем вы шалите?

– Так хочу… скучно.

Агата молча допила вино и снова налила стаканы.

– Отчего это за мной никто не ухаживает?

Красин посмотрел на нее: она, очевидно, была совсем пьяна.

– Оттого, что вас окружают развитые люди, – произнес он. – Развитый человек не может тратить времени на эти, как вы называете, ухаживанья. Мы уважаем в женщине равноправного человека. Ухаживать, как вы выражаетесь, надо иметь цель, – иначе это глупо.

– Как?.. – уронила Агата.

– А таких женщин немного, которые не имеют в виду сделать человека своим оброчником, – продолжал Красин. – Для этого нужно много правильного развития.

Агата поднялась и стала ходить по комнате, пощелкивая своими пальчиками.

Красин помолчал и, взяв опять свою шляпу, сказал:

– У каждой женщины есть своя воля, и каждая сама может распорядиться собою как хочет. Человек не вправе склонять женщину, точно так же как не вправе и останавливать ее, если она распоряжается собою сама.

Девушка остановилась перед лежащим на диване Красиным и закрыла ручкою глаза…

– Сама, да, сама, сама, – пролепетала она и, пошатнувшись, упала на колени Красина…

В три часа ночи раздался звонок запоздавшей кухарки. Ей отпер Красин и, идучи за шляпой, столкнулся в зале с Мечниковой и Ревякиным. Оба они раскланялись с хозяйкой и пошли благополучно.

Агата проспала всю ночь одетая, на диване, и проснулась поздно, с страшно спутанными волосами и еще более спутанными воспоминаниями в больной голове.

Этому так тихо совершившемуся анекдоту не суждено было остаться в безгласности. Ни Агата, ни Красин ничего о нем, разумеется, никому не рассказывали. Самой madame Мечниковой ничего на этот счет не приходило в голову, но Бертольди один раз, сидя дома за вечерним чаем, нашла в книжке, взятой ею у Агаты, клочок почтовой бумажки, на которой было сначала написано женскою рукою: «Я хотя и не намерена делать вас своим оброчником и ни в чем вас не упрекаю, потому что во всем виновата сама, но меня очень обижают ваши ко мне отношения. Вы смотрите на меня только как на нужную вам подчас вещь и, кажется, вовсе забываете, что я женщина и, дойдя до сближения с человеком, хотела бы, чтоб он смотрел на меня как на человека: словом, хотела бы хоть приязни, хоть внимания; а для вас, – я вижу, – я только вещь. Я много думала над своим положением, много плакала, не беспокоя, однако, вас своими слезами и находя, что вы ставите меня в роль, которая меня унижает в моих собственных глазах, решилась сказать вам: или перемените свое обращение со мною, и я стану беречь и любить вас, или оставьте меня в покое, потому что таким, каковы вы были со мною до этой поры, вы мне решительно противны, и я представляюсь себе ничтожною и глупою».