Нельзя идти за горизонт
Шрифт:
Однако выступал он не меньше получаса. Вначале нудно говорил о дисциплине, о том, что каждому нужно быть дисциплинированным, что нарушать трудовую дисциплину нехорошо, потому что нужно работать всем и каждому на всеобщее благо. Но потом он неожиданно свернул на проблему измерений, и оказалось, что сегодня он что-то (что именно — Второй предпочел умолчать) измерил, и результат этого измерения отличался от вчерашнего на целых две десятых миллиметра, а между тем это «нечто» должно было быть неизменным, а иначе нас всех погубит новая Катастрофа.
При упоминании о Катастрофе зал почему-то ожил и забурлил. Второго
Дискуссия была жаркой и продолжительной. Каждый выступавший отстаивал свою точку зрения (к сожалению, мне так и не удалось почерпнуть из выступлений никакой полезной для себя информации), а в его адрес раздавались ехидные реплики и саркастические выкрики. В конце концов оппоненты перешли на личности, все переругались, и из-за гвалта вообще ничего уже нельзя было понять.
Двенадцатый стучал по столу карандашом, пока карандаш не сломался. Наконец Первый вскочил и зычно проревел:
— Пре-кра-тить!
В зале воцарилась тишина.
Первый обвинил всех выступавших в прениях не просто в демагогии, а в «распустившейся донельзя демагогии», но тут же сам предложил принять все, что было сказано на сегодняшнем собрании, к сведению, и поспешно закрыл совещание.
Не глядя друг на друга, все стали расходиться из столовой.
Пора было ложиться спать. Завтра предстоял новый рабочий день. Выходных тут не было в принципе.
Неожиданно меня за рукав кто-то ухватил. Я повернулся и обомлел. Передо мной смущенно улыбался Четырнадцатый.
— Ты… это самое… в шахматишки или во что еще сыграть не желаешь? — спросил он меня.
Я обомлел повторно. Как говорят в таких случаях, завтра должен снег пойти, если уж этот затворник и угрюмый мизантроп сам напрашивается на общение. Ц
— Действительно: почему бы нам не сыграть? — сказал я. — Особенно во «что-то еще»…
Мы отправились к Четырнадцатому в комнату. По дороге к нам присоединились Девятый и Одиннадцатый. Загадочная игра под названием «что-то еще» оказалась тривиальным кингом, которым мы провели пять туров. Заодно выяснилось, чем занимается Четырнадцатый в своем подвале. Таинственно подмигнув нам, он извлек на свет из своей тумбочки пузатую бутыль, наполненную какой-то мутной жидкостью, и граненые стаканы. «Для прояснения разума, — пояснил он, разливая жидкость по стаканам. — Сорок пять градусов, не сомневайтесь, — продолжал он. — Чистая, как слезинка ребенка!» Мы выпили и стали играть. По мере игры Четырнадцатый заботливо подливал новые порции, так что играть действительно стало интересно и весело.
Первую партию удалось выиграть мне, но это была моя единственная удача в тот вечер. Потом фортуна повернулась лицом к Девятому и не выпускала его из своих цепких объятий до конца игры.
Совершенно не помню, о чем мы разговаривали параллельно со шлепаньем карт по столу. Трех стаканов хватило, чтобы отбить даже ту память, остатки которой теплились в моем мозгу. Помню только, как Девятый и Одиннадцатый спорили на какие-то отвлеченно-абстрактные темы, как Четырнадцатый гудел: «Это все несущественно, ребята. Чья очередь сдавать?» — или что-то в этом роде.
Не то под влиянием самодельной «детской слезинки», не то из-за дурацкого
Голова шумела так, будто в ней поселилась стая неугомонных птиц, то и дело хлопающих крыльями и орущих во всю глотку.
Что-то, однако, ворочалось в ней на этом фоне, не давая мне покоя. «Ладно, завтра вспомню», — решил я.
Я вошел в свою комнату и зажег свет. В комнате все было как обычно и в то же время что-то было не так, как надо. То ли чего-то не хватало, то ли, наоборот, что-то было лишним.
Наверное, мне понадобилось бы много времени, чтобы сообразить, что изменилось в моем жилище, если бы не голос, раздавшийся за моей спиной.
— Ты долго будешь торчать столбом посреди комнаты? — осведомился с ноткой нетерпения этот голос. — И вообще, где ты шатаешься столько времени? Я тут жду его, жду, а он все не идет!
Голос был женским и принадлежал кому-то знакомому… то бишь знакомой. Я оглянулся, и до меня тут же дошло, что было не так в моей комнате.
На кровати, натянув на себя одеяло до самого носа, затаилась Десятая, а на стуле, который попался мне на глаза, едва я вошел, были небрежно развешаны предметы ее одежды. Все без исключения.
— Ты что? — тупо спросил я Десятую. — Ты случайно не перепутала мою комнату с комнатой Первого?
— Что-о? — протянула она. — Ах ты, нахал!.. Твое счастье, что ты далеко от меня, а то я бы дала тебе пощечину за такие оскорбления!.. Сам назначил мне свидание, понимаешь, а теперь издеваешься над женщиной, да?
По-моему, на глаза ее даже навернулись слезы.
— Ну-ну, — сказал я, вырубая верхний свет и принимаясь поспешно раздеваться. — Прости меня, малышка… Черт бы побрал Четырнадцатого с его картами — от игры совсем ум за разум зашел!.. Ты, наверное, замерзла, да? Я сейчас тебя погрею.
Снимая комбинезон, я на ощупь обнаружил, что во внутреннем кармане что-то есть, и вывернул его наизнанку. Это были листы стандартной писчей бумаги, сложенные вчетверо, и огрызок карандаша.
И тут я вспомнил, как в самом конце рабочего дня решил перед сном перенести на бумагу события этих суток, дабы назавтра не начинать все с нуля. Я нерешительно почесал руку, от ночной прохлады начинавшую покрываться «гусиной кожей», но из темноты донесся жаркий шепот Десятой: «Ты скоро?» — и я опять спрятал бумагу и карандаш в карман. В данной ситуации это было не актуально.
Мой выбор был вознагражден Десятой по достоинству. Я даже не ожидал, что нам с ней будет так хорошо. Днем она выглядела такой ершистой и неподступной — просто-таки ежик в юбке! — а в постели неожиданно оказалась нежной, самозабвенно отдающейся и жадно требующей все новых ласк женщиной.
Мы с ней позабавились несколько раз подряд, а потом меня сморил короткий сон, вынырнув из которого, я обнаружил, что Десятой рядом со мной уже нет и одежда ее куда-то исчезла, только в комнате витает еле уловимый аромат ее духов да подушка все еще сохраняет запах ее волос.