Нельзя, Можно, Нельзя
Шрифт:
Возможно, всему причиной крепкий чай, не знаю. От дурноты он помог, но не дал заснуть, и к утру была готова поэма о войне (приснившейся). На следующий день я побегу с нею к Вере, прочту и услышу:
– Нинка, дура, тебя каждый день будем ударять по голове бревном и в воду! Поэтом станешь.
– И она так страстно поцеловала меня в ухо, что я на несколько секунд даже оглохла на него.
– Дура, сейчас же отправляй это в "Юность"!
Сказано - сделано (и я мысленно уже видела свою фамилию на страницах журнала).
– Синяки! Мне теперь не обидно вас носить - поэта я спасла, -
Это у нас называлось "хохмить".
Как мне было не любить таких друзей! Но все-таки еще больше я любила свободу. И через неделю решила уехать из дома - навсегда. В самостоятельную жизнь. В Крым.
Крым перевернул меня, как лопата переворачивает ком земли. Хорошо помню тот КРЫМСКИЙ УЖАС. Ужас перед пустотой жизни ясно встал перед очами души моей, психеи. Что, значит - ТАК до самого конца? Под палящим солнцем с тяпкой на винограднике... И это все?
Пусть простят меня любители Крыма, но что' мне эти скалы и розы, если я видела только коричневые комья земли перед глазами! Море? Но я уже тонула, и водобоязнь осталась навсегда.
Косу пришлось отрезать - жара. Пот стекает по всем частям тела, если первые струйки щекочут кожу, то в конце смены последние - уже разъедают. Его запах мешает думать. Нужно или чаще мыться или глубже задумываться. Мыться во время перерыва негде, значит, глубже задумывайся, Нина! Есть свобода брать, а есть свобода давать. Когда же я людям послужу, если после смены обмылась в море, доползла до постели, и все. Даже читать нет сил. В библиотеку-то заходила каждый день, меняла книжки в надежде найти ту, которая сильнее усталости. Неужели нет в мире такой книги? Нет. Не нашлось... А ведь мои товарищи по тяпке - все замужние женщины, значит, успевают готовить, стирать. Какими жизненными молотами выковываются такие характеры? Бригадирша кричит:
– Горланова, опять задумалась - работай!
Все мы смерды тут... Уж и подумать минутку нельзя.
Мне в моем теле стало неудобно жить. То спину заломит, то зуб ночью начнет меня воспитывать. Но главное: беспрерывный кашель начал меня мучить. Ко мне подошла пожилая женщина из нашей бригады:
– Попробуй пить свекольный сок с медом - мы так спасали в Казани блокадных детей из Ленинграда.
Романтизм до первого ревматизма. Я смотрела на обесцвеченный ветром тополь - все листья на нем вывернулись на тыльную сторону - вот и моя жизнь так же обесцветилась.
В воскресный вечер пошла на танцы. Меня пригласил один юноша. Он был странный. Нет, скажем так: странноватый. Как бы в трансе. Но я не могла в танце распустить свое тело, как цветок. Руки от тяпки словно навсегда скрюченные...
Выходит, я рвалась к свободе, а получила пришибленность. Только и согревали меня мысли о поэме, посланной в "Юность", сладкие мечты. Если напечатают, напишу еще одну. А если не напечатают?
Прощай, сказала я своей тяпке. Нужно вернуться домой! Закончу школу и поступлю в политехнический. Меня же кровно интересовало электричество. Почему электроны бегут по проводнику и не кончаются? К тому же я не раз побеждала на районных олимпиадах по математике, даже ездила на областную - в Пермь, однако там не победила.
Мою поэму в "Юности", конечно, не опубликовали. Я получила через полгода письмо из редакции: советовали читать Евтушенко и Вознесенского. Да... Савельева мне не пример, думала я, ее взяли с улицы на роль Наташи Ростовой, потому что она в самом деле - талант, а я - нет. И Золушка тут ни при чем, зря я возмечтала в принцессы литературные попасть! Золушке помогла волшебница (а я Музу назначила на роль такой волшебницы), но она лишь одела замарашку в прекрасный наряд, но та ПО-НАСТОЯЩЕМУ стала хорошей женой принцу. А я не являюсь настоящей поэтессой...
Зато в Крыму я усвоила вот что: свобода зависит от меня! Она не валяется где-то готовая - для меня. Ее нельзя найти или получить в подарок. Свободе нужно учиться. В политехнический, в политехнический! Но там надо чертить! Нет, это не мое... Может, на исторический? Меня кровно волновало, как это - на месте, где жили люди, ведут археологи раскопки, почему оно заросло землей, если люди все еще тут живут. Как под ними оказался слой прошлых веков? Но раскопки - это лопата, земля, а я уже с тяпкой поработала и поняла, что сил у меня маловато... Все-таки на филологический! А пока смиренно копаю картошку. Смирение тем и отличается от терпения, что терпишь вынужденно, а смиряешься осознанно. Твой личный выбор.
Нас в одиннадцатом классе разделили на два потока: девочек учили на краснодеревщиков, мальчиков - на электриков. Это называлось у нас: гроботесы и столбогрызы. Такое было причудливое тогда образование в школе. Я же никогда не могла сделать простую табуретку: одна нога всегда длиннее. Если подпилю, то она оказывается всех короче. И так выравниваю - выравниваю, пока табуретка не становится карликовой. Но утешало одно - на филфаке не делают никаких табуреток.
Снова солнца луч на свете!
Дома меня уже понимают - впервые мне разрешено читать по вечерам, в детской - при настольной лампе. От нее в дырки проходит свет и ложится на потолке в виде крыльев огромного ангела. Под этими крыльями лица спящих братьев кажутся таинственными, от них идет энергия, которая подзаряжает меня.
Бабушку Анну парализовало, и моя мамочка отогревает ее своим телом! Любит свекровь. Буквально каждую ночь ложится с нею в одну постель. И отогрела! Бабушка еще год ходила, многое делала по хозяйству. Посуду мне мыть вообще не давала в это время: "Иди, учи уроки - ты еще намоешься этой посуды, ох, намоешься".
Наступает шестьдесят пятый год. Все - атеисты. И вот я - комсомолка - даю обет (тайно от всех): если поступлю в университет, то поставлю в церкви СВЕЧУ!
Почувствовала, что своих силенок не хватит - прибегла к просьбе о помощи СВЫШЕ. И бешено занимаюсь: встаю в пять утра, конспектирую. Что? Все, что под руку попадет. Почему-то - "Письма без адреса" Плеханова... Вечером, после уроков, бегу еще в вечернюю школу. Там появился новый учитель литературы из Москвы:
– Анегин не кАварен, он честно говорит Татьяне, что будет плохим мужем...