Немцы в Катыни. Документы о расстреле польских военнопленных осенью 1941 года
Шрифт:
Смирнов: Почему же Вы всетаки подписали обобщенный протокол, с Вашей точки зрения неверный?
Марков: Чтобы стало ясным, при каких условиях я подписал этот протокол, я должен сказать, как он был составлен и как произошло подписание.
Смирнов: Разрешите один вопрос, уточняющий это. Был ли протокол действительно подписан 30 апреля 1943 г. в Смоленске или он был подписан другого числа и в другом месте?
Марков: Он не был подписан в Смоленске 30 апреля, а был подписан 1 мая в полдень на аэродроме, носившем название «Бела».
Смирнов: При каких обстоятельствах? Скажите о них суду.
Марков: Составление протокола должно было происходить на той же
Смирнов: Простите, я прерву Вас. Вам было представлено доказательство, что на этих просеках действительно находятся могилы, или нет?
Марков: Нет, когда мы присутствовали, не были раскрыты какие-нибудь новые могилы. Поскольку некоторые из делегатов заявили, что в качестве медиков они не компетентны и не могут сказать своего мнения о возрасте этих деревцем, генерал Холм распорядился привести какого-то немца, который являлся специалистом по лесному делу. Он показал нам поперечный разрез ствола деревца и по числу кругов этого разреза он пришел к заключению, что возраст деревца пять лет.
Смирнов: Простите, я опять прерву Вас. Вы сами можете подтвердить, что это деревцо было взято именно с могилы, а не просто с лесной просеки?
Марков: Я могу лишь сказать, что действительно в Катынском лесу были просеки с маленькими деревцами и что действительно, когда мы возвращались в Смоленск, в автобусе везли деревцо, но я не знаю, имелись ли действительно могилы на том месте, откуда было взято это деревцо, так как, я уже сказал, в нашем присутствии вообще не раскапывались могилы.
Смирнов: Я прошу Вас продолжать Ваши ответы, но очень коротко, не задерживая внимания Суда ненужными подробностями.
Марков: В этом проекте протокола, который был предложен на заседании, были внесены и некоторые редакционные заметки, содержания которых, однако, я не припоминаю. Тогда Орзосу и Бутцу было поручено составить протокол в окончательной форме. Подписание протокола должно было состояться в тот же вечер на банкете, который состоялся в одном немецком военном лазарете. На банкет Бутц действительно явился с протоколом и начал зачитывать его, но подписания тогда не произошло по причинам, которые до сих пор для меня остались неясными. Было заявлено, что протокол нужно будет еще раз перередактировать, в связи с чем банкет продолжался до очень позднего времени, до 3 4 часов ночи. Тогда профессор Пальмиери сказал мне, что немцы недовольны содержанием протокола, что с Берлином ведутся телефонные разговоры и что вообще, может быть, не будет никакого протокола. Действительно, переночевав в Смоленске, мы 1 мая утром вылетели, не подписав протокола. У меня лично создалось
Как по пути к Смоленску, так и на обратном пути некоторые из делегатов попросили остановиться в Варшаве, чтобы осмотреть город, но нам ответили, что это невозможно по военным соображениям.
Смирнов: Это не имеет отношения к делу, я прошу Вас придерживаться фактов.
Марков: Вместо этого в полдень мы приземлились на аэродроме под названием «Бела». Аэродром был, очевидно, военный, так как я там видел лишь легкие военные постройки, бараки. Там мы пообедали, и непосредственно после обеда, несмотря на то, что нам не сообщили, что подписание протокола произойдет по пути к Берлину, нам предложили экземпляры протокола для подписания. При подписании присутствовало много военнослужащих, так как вообще на этом аэродроме не было других лиц, кроме военных. Меня лично поразило то обстоятельство, что протоколы были готовы еще в Смоленске, но там они нам не были предложены для подписания, а также не подождали, чтобы мы их подписали несколько часов спустя в Берлине. Нам их предложили подписать именно здесь, на этом изолированном военном аэродроме. Вот это именно и явилось причиной того, что я подписал протокол, несмотря на убеждение, к которому я пришел при вскрытии, которое я совершил.
Смирнов: Значит дата и место, указанные в протоколе, являются ложными?
Марков: Да, это так.
Смирнов: И Вы его подписали потому, что Вы были поставлены в безвыходное положение?
Марков: Я считал, что для меня нет другой возможности.
Допрос свидетеля Прозоровского Виктора
Смирнов: Господин председатель, я прошу Вас о вызове для допроса в качестве свидетеля профессора судебной медицины Прозоровского Виктора Ильича.
(Вводят свидетеля)
Председатель: Назовите, пожалуйста, Ваше имя и фамилию.
Свидетель: Прозоровский Виктор Ильич.
Председатель: Повторяйте за мной слова присяги: «Я, гражданин Советского Союза, вызванный в качестве свидетеля по настоящему делу, торжественно обещаю и клянусь перед лицом Высокого Суда говорить все, что мне известно по данному делу, и ничего не прибавить и не утаить».
(Свидетель повторяет слова присяги)
Вы можете сесть.
Смирнов (обращаясь к свидетелю): Я прошу Вас сообщить Суду в самой короткой форме сведения о Вашей научной специальности и о стаже в качестве судебного медика.
Прозоровский: По образованию я врач, профессор судебной медицины, доктор медицинских наук, главный судебно медицинский эксперт министерства здравоохранения СССР, директор Научно-исследовательского института судебной медицины министерства здравоохранения СССР. В порядке научнообщественной деятельности являюсь председателем судебномедицинской комиссии ученого медицинского совета министерства здравоохранения СССР.
Смирнов: Стаж Вашей работы в качестве судебного медика?
Прозоровский: Практический стаж моей работы 17 лет.
Смирнов: В чем заключалось Ваше участие в расследовании массовых убийств гитлеровскими преступниками польских офицеров в Катынском лесу?
Прозоровский: Председатель Специальной Комиссии по расследованию и установлению обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками польских офицеров в начале января 1944 года академик Николай Нилович Бурденко предложил мне возглавить судебно-медицинскую экспертную комиссию. Помимо этой организационной деятельности, я принимал непосредственное участие в эксгумации и исследовании этих трупов.