Немцы
Шрифт:
Теперь надо было что-то срочно решать с этим Грауером, но Хромов, как назло, отбыл в командировку в Свердловск, а у самого Лаптева просто не было сил разбираться с хитрым, подобострастным немцем – одолела жара и сильно мучила не прекращавшаяся последние дни тупая боль в желудке.
В эту ночь Отто Грауеру снились кошмары. Его били сапогами полицейские на пыльной площади маленького городка. Было совсем не больно, но он умолял их прекратить и кричал, что ни в чем не виноват. Потом снилась его каморка возле типографии, где он работал наборщиком, и какая-то полуголая женщина истерически
Грауер не сразу понял, где он находится, а когда сообразил, что он в русском лагере, из его тонких губ вырвался вздох облегчения. Здесь он чувствовал себя в безопасности, здесь он никого не боялся. Даже строгий начальник лагеря здоровался с ним за руку и разрешил обращаться к нему со слова «товарищ».
Он встал, не спеша умылся, надел коричневый костюм, который хотя и болтался на нем, как на вешалке, зато был совершенно новым. У него никогда не было такого дорогого шерстяного костюма.
Когда большинство немцев разошлись по работам и лагерь затих, он направился в портновскую мастерскую. Здесь чинили засаленную одежду слесарей из механических мастерских, порванную и прожженную одежду лесорубов, шили костюмы по вольным заказам, а также шапки, рукавицы, рубахи, белье. Заглянув в дверь мастерской, Грауер деловито сказал:
– Фрейлейн Шуман, пройдите ко мне наверх. Для вас есть письмо из дома.
Черноглазая Нелли, не получившая еще ни одного письма из дома, вскочила и бросилась вслед за Грауером. Он подвел ее к своей комнате на втором этаже женской роты, пропустил вперед, усадил на табурет и зачем-то закрыл дверь на ключ. Нелли сидела как на иголках. Порывшись немного в столе, Грауер его закрыл.
– Видимо, я спутал… Для вас писем нет. Но я хочу поговорить с вами, фрейлейн Шуман…
Глаза Нелли наполнились слезами, она заерзала на табурете, стараясь не смотреть в землистое лицо Грауера с отвислой челюстью и нечисто промытыми глазами.
– Я знаю, что в портновской вам трудновато. Целый день сидеть за машинкой… Портятся ваши прекрасные глазки. К тому же вы, наверное, недоедаете?
– Нет, нет, папаша Грауер, – поспешила ответить Нелли, – в портновской мне очень нравится. Другой работы я не хочу.
– Ну, хорошо, – понизил голос Грауер, – вы можете оставаться в портновской… Но обещайте мне, что будете иногда заглядывать ко мне вечерком.
– Геноссе Грауер! – возмущенная девушка вскочила. – Как вы смеете мне такое предлагать? Если бы у вас была дочь и она оказалась бы одна далеко на чужбине, не болело бы у вас сердце, что ее могут оскорбить так, как вы сейчас меня оскорбляете?
– Чем же это я вас оскорбил? Я хотел лишь улучшить ваше положение…
– Даже если бы мне пришлось есть в России камни, вам и тогда не удалось бы затащить меня к себе в постель! Откройте дверь и выпустите меня!
На другой день Нелли выгнали из портновской. Немцы были очень удивлены, когда заметили ее в толпе крестьянок, отправляющихся на шахту.
В
Хорват брезгливо вытер руки и снова спрятал их в карманы.
– Думаю, вам ясно, геноссе Грауер, за что? Но учтите, это еще пустяки. Если не отстанете от моей невесты, я вас убью, старая вы обезьяна!
Грауер поднялся с полу, держась за нос.
– Вы за это поплатитесь, – пробормотал он, но не слишком воинственно.
Вернувшийся из командировки Хромов велел засадить Хорвата в карцер на пять суток. Кузнец спокойно пошел за вахтером, а Нелли Шуман бросилась к Лаптеву. Лаптев рассвирепел. Отложив все дела, он грозной походкой направился во второй корпус. Грауер как раз ужинал. Стук в дверь заставил его поспешно спрятать банку свиной тушенки и большую белую булку. Он наспех вытер рот носовым платком и открыл дверь.
Лаптев сразу же заметил несколько пустых консервных банок со следами жира, стоящих на окне. На столе валялись крошки белого хлеба.
– Пройдемте в штаб батальона, – сурово приказал он.
Оставив Грауера за дверьми, Лаптев, сбивчиво от волнения, рассказал Хромову все, что знал о похождениях этого холуя-немца, и в упор спросил:
– После этого, надеюсь, ты понял, какой это мерзавец? Надо его гнать из старост!
– Все же он старый коммунист, – Хромов озадаченно потер лоб. – Дать ему по шапке – значит подорвать в глазах немцев авторитет коммунистов.
– Авторитет свой он давно уже потерял, об этом не беспокойся. Надо еще проверить, какой он коммунист! Но терпеть его на посту старосты лагеря – это уж точно подрывать авторитет коммунистов!
– А ну, давай его сюда, – более сговорчиво сказал комбат.
Грауер вошел юркой походкой, остановился около стола, пригладил седую лобастую голову и четко сказал по-русски:
– Здравствуйте, товарищ командир батальона.
– Здравствуй, – буркнул Хромов. – Тут вот на тебя жалобы… Ты что же это, сукин кот, ты зачем баб принуждаешь? Я тебя за эти дела за Можай загоню!
Грауер молчал и как-то загадочно улыбался.
– Что молчишь? – уже злясь, спросил Хромов. – Вон политрук мой говорит, что тебя гнать надо к чертовой бабушке за твои проделки. Поделом тебе и в морду-то дали. Мы тебя как коммуниста выдвинули, а ты нас подводишь. Может, ты и не коммунист вовсе, а фашист какой-нибудь? – комбат сделал свирепое лицо.
Грауер вздрогнул. По его землистым щекам разлилась краска.
– Не надо шутить, товарищи официры. Я есть член Румынская коммунистическая партия с тридцать восьмой год. Меня знайт каждый коммунист на город Арад. В меня стреляйт, когда я говорил на митинг. Пять лет я сидел на тюрьма в Букрешти. Там я учил русский язык. Меня пыталь, очень больно пыталь. Моя голова стал белый. Меня били палкой на живот… – Грауер дрожащими руками распахнул пиджак и поднял рубашку. На отвислой коже живота виднелись следы кровоподтеков.