Немеркнущие надежды
Шрифт:
— Ах извините меня.
— Извинение принято.
Надя постаралась проигнорировать сочувствие в его глазах, но не сдержала подергивания губ.
— А меня вы, конечно, считаете слишком пристрастной матерью?
Ален приподнял брови, словно давая понять, с каким вниманием отнесся к ее вопросу. И она сообразила, что ей в нем нравится.
— Пожалуй, есть немного, — задумчиво проговорил он. — Но мне понятен ход ваших мыслей. Эльвира может быть истинным наказанием, но она же умненькая и нежная девочка, и ее легко
Надя громко вздохнула.
— Вы хотите сказать, что во всем виновата я? Так позвольте вам заметить, что воспитывать ребенка одной в наши дни — это вам не прогулка под луной. Но, как мне помнится, сами-то вы не очень стремились попробовать…
Ей не дал договорить смех, похожий на ворчание, немного застенчивый, но все же смех. Смеялся человек, отнюдь не склонный смеяться.
— Хватит, сдаюсь, сдаюсь! — С несвойственным его фигуре проворством он вскочил с кресла, обогнул стол, схватил ее за плечи и поднял со стула.
Застигнутая врасплох, она зацепилась каблуком за ножку стула и упала бы, если бы он не поддержал ее.
— Вы чувствуете себя хорошо?
— Прекрасно.
Ее пронизало ощущение испепеляющего жара, возникшего от их сближения. Нахмурившись, она скосила глаза на его большую руку, сжимавшую ее левое плечо.
— В самом деле, все прекрасно. Никаких осложнений. Я даже ухитрилась сама снять швы. Он изменился в лице.
— Я же говорил вам непременно прийти ко мне.
— Да я бы пришла, если бы в том была нужда. Но я знаю, как вы заняты, и умею пользоваться ножницами. — Она улыбнулась. — Заверяю вас, все обошлось.
— Вы уверены? Никаких приступов резкой боли? Тошноты? — Он пристально вглядывался в ее глаза, и она, к своему удивлению, тоже не могла оторвать от него взгляда.
— Нет ничего, — прошептала она, видя, как углубилась складка между его бровями. — Я полагаю, Элли уже может пойти домой?
— И может, и не может.
— На редкость определенный ответ.
— У меня нет показаний не выпускать ее из больницы. Но она ни в коем случае не должна нагружать растянутую лодыжку, а это значит, что ей нужны костыли. Их вы можете взять напрокат в аптеке, если у вас дома не завалялась лишняя пара.
— Да нет, все вышли.
— А поскольку вам еще несколько недель нельзя будет поднимать ничего тяжелее книги, ей лучше остаться со мной, пока я не смогу привезти ее домой.
Лишая Надю возможности спорить, он распахнул дверь и добавил:
— Скорее всего около шести. — И ушел, прежде чем она обрела дар речи.
Ален сказал «в шесть». Было уже почти семь, когда Надя открыла дверь и увидела раскаяние в сине-стальных глазах.
— Вы в бешенстве, — бросил он, не дав ей и рта раскрыть.
— Как вы определили?
— Ваши брови сдвинуты над переносицей, а глаза мечут золотые дротики в мою голову. Надя фыркнула.
— Вам следует поработать еще над искусством диагноза,
— Постараюсь.
Она пыталась не замечать, как быстро тает на его волосах снег, и сосредоточила все внимание на дочери.
— Ну как ты, маленькая?
— Есть хочу.
Прижатой к груди доктора, завернутой в одеяло в дополнение к парке, шарфу и варежкам, Элли было тепло и уютно. Одна маленькая ручка обвивала шею Алена, другая держала небольшой белый пакет, такой, в которых продают замороженные продукты.
— Тройное шоколадное, — объявила Элли в ответ на вопросительный взгляд матери. — Любимое мороженое доктора.
— Вы купили мороженое в разгар зимы?
— Оно дешевле роз, — объяснил Смит. — К тому же оно мое любимое.
Надя проигнорировала намек, наклонилась и поцеловала дочку в розовую щеку, потом отступила в сторону.
— Отнесите ее, пожалуйста, в гостиную — я приготовила для нее гнездышко в кресле.
Кивнув, он понес девочку в кресло, стараясь не задеть мать.
Надя последовала за ним с ощущением, что в ее уютную квартирку вторгся огромный, косматый и, несомненно, опасный медведь, слишком долго пробывший в зимней спячке.
Надя хлопотала вокруг дочери, пока доктор усаживал Элли в гнездо из подушек в кресле. В конце концов Элли сидела в кресле, как принцесса на троне, страшно довольная суетой вокруг нее.
— Тебе удобно, дорогуша? — Надя поправила подушку под спиной дочери. Хочешь чего-нибудь?
— Мороженого. — Элли с вожделением взглянула на пакет, лежащий на журнальном столике.
— На десерт.
— Я так и сказал ей, — проворчал Смит. — Только у вас, несомненно, больше веса, вы же мама.
Из своего кармана он вынул левый туфель Элли и поставил его рядом с креслом, потом выпрямился во весь рост и потянул воздух носом.
— Пахнет замечательно. Чем нас угостят?
— Спагетти, — сообщила Элли, не дав Наде шанса ответить. — С консервированным соусом.
— Лишь бы он был горячим.
Высокомерно подняв голову, Надя смерила его подозрительным взглядом.
— Что-то я не припоминаю, чтобы приглашала вас к обеду.
— Считайте это гонораром за починку ребенка. Сарказм явно не действует на него, решила она.
— Ага, мамочка, ты же говорила, что мы его как-нибудь позовем.
Попав в ловушку, Надя попыталась улыбнуться.
— Элли права — соус из магазина.
— Я неприхотлив. Только накормите меня досыта, и я не стану жаловаться.
Взгляд доктора совершенно бесстрастно задержался на лице Нади. Поза и манера держаться говорили, что он проявляет лишь чисто профессиональное внимание. Интерес врача к пациенту. Все правильно. Вполне ответственно.
У нее нет оснований полагать, что она интересует его как женщина. Но именно об этом она думала, именно это чувствовала. И ощущение не было неприятным, скорее смущавшим.