Немеркнущие надежды
Шрифт:
— Итак, начнем с первой полосы, — начала Надя летучку. Дорожно-транспортное происшествие с фотографией пойдет в центре.
Ответом ей было общее напряженное молчание.
— В чем дело?
Реджи кашлянул и протянул ей листок бумаги.
— Это получено по телеграфу, пока тебя не было.
У Нади потемнело в глазах. Она вдруг почувствовала более острую боль, чем во время приступа. Два года, повторила она про себя. Как сможет выдержать их такой чувствительный человек, как Ален? А она?
На
Комок слез застрял в горле, и она произнесла:
— Я… Это конечно, главная новость. Если никто не возражает.
Никто не возражал.
— Что мы можем дать для иллюстрации?
Поколебавшись, фотокор Нора достала из папки только что переданную фотографию.
— Вот эта годится?
Фото было сделано всего несколько часов назад в тот момент, когда Алена выводили из зала суда. Его большие руки — такие уверенные, нежные и ласковые были закованы в наручники и пристегнуты к цепи на талии.
— Нет, — жестко отвергла она. — Только не это. Это не тот человек, которого мы знали и которого так любила Надя перебрала фотографии из газетного архива. Их оказалось немного.
— Дадим фото, где он танцует с Эддой в день ее семидесятилетия.
Фотокор снял его смеющимся над чем-то, сказанном Эддой, с глазами, полными любви к его самой беспокойной пациентке.
— Согласна, — живо откликнулась Анна.
— И я, — подтвердил Реджи. — Никто в городе не считает дока преступником.
— Смешно думать о нем иначе, только — наш любимый доктор, — подчеркнула Бетти.
Все начали вспоминать, каким замечательным врачом был Ален. Надя извинилась и сбежала в свой кабинет, где, сидя в большом кресле под строгим взглядом отца и обнимая горшок с фиалками, подаренный Аденом, безутешно разрыдалась.
Наступило лето, и Георг, как уже привык думать о себе Ален, по ночам изнемогал от жары в своей запертой комнате. Он был отправлен в тюрьму с самым мягким режимом, где заключенные жили в двухместных комнатах, а не в клетках, и где строгие правила их почти не подавляли.
И все же его дверь с девяти вечера и до шести утра снаружи запиралась. Тюрьма была огорожена двенадцатифутовой изгородью из металлической сетки с колючей проволокой наверху, а охранники вооружены.
Отец ожидал его на скамейке во дворе. Это было не первое его посещение, и все же Георг держался напряженно в его присутствии.
Джентльмен до кончиков костей, старший Лей-тон встал при появлении сына. Они обменялись рукопожатием.
— Ты выглядишь неплохо, — через минуту проговорил отец.
— Ты тоже.
Отец горько
— Мы оба лживые сукины дети. Ты выглядишь хуже, чем в прошлом месяце, когда ты выглядел достаточно плохо. Что же касается меня, мы оба знаем, что я раздражительный старый скряга, которому уже много лет назад следовало удалиться на покой.
— И почему вы этого не сделали, сэр?
— Не нашел врача, которому мог бы доверить мою практику.
— Я должен рассматривать это как предложение?
Отец все еще был способен пронзить его взглядом.
— Если ты хочешь этого, то да. Твой патент еще имеет силу в Массачусетсе, хотя медицинский совет и наложил на тебя некоторые ограничения.
По этому решению профессионализм Георга будет проверяться ежегодно в течение пяти лет. Если за это время подтвердится безупречность его работы, проверка будет отменена.
— Я высоко ценю ваше предложение, — Георг действительно оценил сказанное отцом, но не знал, что делать с этим предложением.
— Подумай, у тебя есть время.
— Еще восемнадцать месяцев.
— Вот именно.
Они оба взглянули на газеты, лежащие на столе между ними. Георгу не разрешали получать прессу по почте, и отец подписался на «Фри пресс» Миртла.
Георгу очень хотелось развернуть верхний экземпляр Надиной газеты. Они переписывались, но Надя писала чаще, чем Георг. Писала ему и Элли. Он посылал ей открытки на каникулы, просил отца послать цветы в день рождения Нади и шампанское, когда ее выдвинули кандидатом на премию Пулитцера.
— Как она?
Лицо отца чуть смягчилось.
— Ник сообщил мне, что все хорошо. И сейчас Надя преуспевает.
— А Элли?
— Ну эта егоза вообще прекрасно. Как я понял, она становится неплохой пианисткой.
— Говорил ли Ник что-нибудь еще? Отец внезапно заинтересовался чем-то за левым плечом Георга.
— Да вроде больше ни о чем… Георг заметил розовые пятна, проступившие на щеках отца.
— Не достаточно ли мы уже лгали друг другу, отец? — мягко спросил он.
Старший Лейтон опустил глаза, вздохнул.
— Ник действительно говорил что-то о бывшем Надином муже. Похоже, он снова принялся ухаживать за ней.
— Успешно? Ник не говорил?
Лейтон-третий посмотрел на сына сочувственно.
— Он не уверен, хотя и просил сообщить тебе, что она все еще улыбается при одном упоминании твоего — Уже неплохо, проворчал Георг. Они помолчали, словно им не о чем было говорить, потом отец кашлянул.
— У миссис Адам впечатляющее прошлое. Ее отец пользовался репутацией дельного и честного человека, совершенно безупречного. И дед — тоже.
— Надя очень гордится семьей, но она сама сделала карьеру, — довольно резко подчеркнул Георг. Лейтон-старший улыбнулся.