Немного грешный
Шрифт:
— Нет, сэр, не думаю. Во всяком случае, я не считаю это ужасом. Мужчина ведь ничего не должен бояться в жизни, верно? Вот смотрите, меня выгнали из армии, так? Ничего другого я делать не умею. Ну и что же теперь, сесть на улице и заплакать? Нет, это не по мне. Я буду бороться. Буду искать что-то новое. А если оно мне не понравится, что ж, найду что-нибудь другое. Весь мир открыт передо мной, и бояться тут совершенно нечего.
Стрикленд закончил брить одну сторону лица юноши и принялся за другую. …
— Хотя должен сказать вам, — продолжал сержант, — что я всегда говорил новобранцам,
— Да я вижу, вы философ, Стрикленд, — сказал Аллеи. — Хотелось бы мне когда-нибудь оправдать ваши ожидания, ведь все, что вы сказали — очень мудро. Кстати, как это вам удалось до сих пор не перерезать мне горло?
— Не беспокойтесь, сэр, я уже почти закончил работу, — усмехнулся сержант, вытирая ему лицо полотенцем. — Я был предельно осторожен, старался не порезать вас, вы же и так потеряли много крови после ранения.
— Спасибо. — Аллен потрогал пальцами чисто выбритый подбородок. Мысли, высказанные Стриклендом, крепко засели у него в голове. Ему, конечно же, было страшно, будущее пугало его, приводило в ужас, но даже под страхом смертной казни он не сознался бы в этом. Какое наказание может быть хуже того, что послал ему Господь? В двадцать — тридцать лет полностью потерять память, забыть все, чем жил раньше, — это ужасно. Хватит ли у него мужества заново построить свою жизнь, сделать ее, может быть, даже лучше прежней? Пока Аллен не знал ответа на этот вопрос.
Однако он понимал, что и сам сержант не во всем следует своим словам. Имея возможность самостоятельно передвигаться и чувствуя себя относительно сносно, он все же продолжает оставаться в борделе, не решаясь выйти в большой мир. Он готов бесплатно работать на совершенно незнакомого человека, прислуживать ему, лишь бы не начинать все сначала. Аллен и себя ловил на мысли, что хотя он и заявляет, будто хочет побыстрее встать на ноги и уйти отсюда, но перспектива оказаться за дверьми борделя пугает его нисколько не меньше, чем бравого сержанта.
Тем временем Стрикленд уже успел ополоснуть бритву и вытереть руки чистым полотенцем. Стараясь избегать взгляда Аллена, он сказал:
— Мне нравятся здешние дамочки, сэр. Я готов работать даже вышибалой в «веселом доме», по крайней мере какое-то время. Может, хоть так удастся отблагодарить их за доброту. Но мне совершенно не понятно, что здесь делает мисс Йорк. Ведь она, похоже, не из таковских, а?
Аллен ответил очень резко:
— По моему мнению, мисс Йорк — настоящая леди.
— Я так и думал, — согласился сержант. — С той самой минуты, как она позвала меня на помощь там, на лесной дороге, когда она кричала и плакала, говоря, что вы ее муж и серьезно ранены, я знал, что передо мной леди. Поймите меня
Аллен чувствовал себя так, как будто его застали на месте преступления. Черт, как же он не подумал об этом!
— Да, соберите их, пожалуйста, Стрикленд, если вам не трудно. И положите в ящик комода. Вчера вечером, когда мисс Йорк пришла проведать меня, у нее сильно разболелась голова, и она решила… распустить волосы. А шпильки забыла здесь.
Боже, что за идиотское объяснение!
— Понимаю, сэр, — покорно согласился Стрикленд, собирая шпильки. — Я бы никому не позволил обидеть ее, да и вы, полагаю, отдали бы жизнь за ее честь. Никогда не забуду, как она переживала за вас. Очень сердечная девушка, сэр.
— Я прекрасно знаю, что обязан ей жизнью, Стрикленд. И даже больше того, обязан ей своим вторым рождением.
Сержант забрал бритвенные принадлежности и ушел. Оставшись один, Аллен нетерпеливо приподнялся на кровати и потянулся за костылями. Он не находил себе места, чувствовал слабость, раздражение, вину. Он согрешил, и не перед кем было покаяться. Что ж, сейчас он не мог ничего исправить. Но надо придумать, как помириться с Рейчел, как и что сказать ей при встрече, однако об этом он позаботится позже. Сейчас главная задача — подняться на ноги. Аллен оперся о костыли и осторожно наступил на здоровую правую ногу.
Рейчел все утро провозилась на кухне, помогая Филлис печь хлеб и печенье, чистить картошку, резать овощи — словом, делать все, что угодно, лишь бы не думать о прошедшей ночи. Остальные девушки поднялись очень поздно, отсыпаясь после рабочей ночи, и Рейчел впервые была очень этому рада. К ее удивлению, Филлис даже не поинтересовалась, что случилось, а ведь Рейчел казалось, что у нее на лице лежит роковая печать греха.
Большим облегчением для нее было то, что сержант Стрикленд полностью принял на себя заботы о мистере Смите, так что сегодня утром у Рейчел не возникало необходимости заходить в его комнату.
Ближе к полудню Рейчел решила наведаться в магазин. Со времени возвращения в Брюссель она старалась поменьше выходить на улицу из опасения быть замеченной кем-нибудь из многочисленных знакомых леди Флэтли. Если бы ее увидели в городе одну, да еще направляющейся в дом терпимости — одному Богу известно, какие слухи распустили бы про нее старые кумушки. Впрочем, в этом городе благородство ее мнимого жениха все еще оставалось вне подозрений, так что при необходимости она могла соврать что-нибудь подходящее.
Но сегодня все это не волновало Рейчел. Она засиделась в доме, легким не хватало воздуха, хотелось прогуляться по солнечным улочкам. Она вспомнила, что, пока был жив отец, ей не разрешалось выходить на улицу без сопровождающих, но теперь все эти правила уже не имели значения. Была ли она до сих пор настоящей леди? Да какая разница!
Она гуляла гораздо дольше, чем требовал обычный поход за покупками. Рейчел дошла до городского парка, полюбовалась озером с лебедями, подставляя лицо теплым лучам солнца.