Немного не в фокусе : стихи, 1921-1983

Берберова Нина Николаевна

Разлука

Разлука похожа на страшную сказку: Она начинается ночью, Ей нету конца. Однажды июльскою ночью Стучали копытами кони, Кричали бессонные дети, Петух надрывался рассветом. Однажды: в полнеба пожары, И вьется за пылью дорога, И ты уезжаешь. Разлука Похожа на страшную сказку: Когда уезжают за море — Ей нету конца. Разлука похожа на скрежет полночный Ночных поездов. Исчезают Навеки в тюремных провалах, В глухих ледниках Бухенвальда, В тифозном огне Равенсбрука. Я помню, как ты отрывалась От милого мира, Я помню, как ты улыбалась, Как ты всё крестила Меня, и зеленое небо, И город, и встречных… Разлука похожа на грохот По сердцу — колес. Разлука похожа на длинную песню, Что кто-то кому-то поет: О долгой осаде столицы, О

том, как кольцом окружили, Как били из пушек По памятникам и дворцам, По остову, по ледяному. А там, У самого синего моря, Жил старик со своею старухой… (Бывало, мне мать вытирала Глаза кружевами.) Разлука похожа на долгую песню, В которой нет встреч. 1945

«Колясочки. Собачки. Тишина…»

Колясочки. Собачки. Тишина. Воскресный воздух города большого. Весна, весна, опять и вновь весна В деревьях сада городского. И лирный голос: “Смертью смерть поправ”. Мне все равно, кто прав и кто не прав, Моя любовь укрыться хочет В дрожании твоих ресниц И в пении весенних птиц. Моя любовь боится ночи. 1947

Белая ночь

Часы остановились. Весы стоят. И ночь светлее дня. Нет больше времени. Из моря и огня Недвижно зарево зари. Молчанье Вдоль этих берегов стоит, как тишина. Нет больше времени. Висит луна В небесном зеркале. И воздух ясен И неподвижен. И весы стоят. Нет груза лет, нет груза страшных бед, И чайки улетают в поднебесье. И равновесие. О, страшно равновесье, Бесстрастье страшно сердцу моему. Хеммарё, 1948

Сон

Мне часто снится город Похожий на Антверпен, На Гётеборг похожий. С холмов бежит трамвай По шумному бульвару, В порту стоит корабль, И музыка играет В нарядном ресторане. Я медленно вхожу В какой-то кабачок Под вывескою синей; Два человека бойко Играют на бильярде. Здесь пахнет пивом, рыбой, И кое-кто танцует Под звуки граммофона. А на стене висит Портрет дагерротипный: Усатый и надменный Изображен моряк. Должно быть, дальних стран Отважный посетитель — На нем сюртук и орден, И пышной лавальеры Уже столетний бант. Спускается туман, Кончается веселье, И смотрит капитан На тихое похмелье. Стучит бильярдный шар И попадает в лузу, Склоняется душа К таинственному грузу. Откуда и куда Везли его по морю? Поможет он едва Хроническому горю. Я выхожу. Всё так, Как я любила это: Далекий мол, и мрак, И блеск ночного света. Остаться здесь, всегда Неузнанной, свободной… Корабль уходит вдаль, И плещется вода. Сегодня снова снился Похожий на Антверпен, На Гётеборг похожий, Давно знакомый город. О, как спешила я В приморский кабачок, Где два матроса бойко Играют на бильярде. И я спросила их: Кто этот важный, толстый На стенке капитан? Быть может, я… Но нет: Он был бездетен, холост И умер далеко, Потомства не оставив. А если были жены, А если были дети, То где-нибудь совсем В невероятных странах, Которые не снятся, Которых больше нет. В каком-нибудь порту, Названье изменившем, В каком-нибудь углу Вселенной, потонувшем… . . . . . . . . . . . . . . 1949

Дракон

У зубного врача Крокодил и лисица В скучной приемной, А на стенке дракон, Золотой и огромный, У зубного врача. Крокодилу лет сто, Лисице — под сорок, А дракону — тысяча лет. В пыльной приемной, Где люди ждут, Электрический свет. Крокодила привез С верховьев Нила Веселый дедушка. Лисицу убил На охоте в Арденнах Веселый папа. Сам зубной врач Между первой войной и второй войной Был в Китае, От скуки ездил в Ханой и Шанхай И купил дракона в Шанхае. Между второй войной и третьей войной Он теперь лечит зубы. Ему улыбаются со всех сторон В кабинете искусственные зубы. Между третьей войной и четвертой войной Его,

наверное, уже не будет. Между четвертой войной и пятой войной Кто-то его забудет. В скучной приемной Зимою холодно, И лисица укрыла Однажды ночью Пушистым хвостом крокодила. У них у обоих одинаковые Внутри опилки, А дракон на стене всегда один, Он зол и стар. Он думает: Где-то я буду висеть Между шестой войной и седьмой войной? И отчего это люди так страшно кричат, Когда так просто терпеть? 1950

«Последний поэт России…»

Последний поэт России: Голова седая в крови. Дайте рюмку, — прочтет стихи и О прошлом поговорит. Как в тринадцатом… Жизнь струилась Между пальцами слабых рук, И кабацкая тень носилась Меж влюбленных в него подруг. Как в тринадцатом, в последнем, В незабвенном, вольном году, Он у Блока сидел в передней, У Волошина спал в саду. (“Я виском ударился в жизни, Что-то острое было в ней, И на пьяную морду как брызнет, И не сплю уже сколько ночей!”) Кладбище, тюрьма, лазарет ли, — Конец уже виден его. Сейчас — полумертвый и светлый, Он ходит себе, ничего! Знакомится, шаркает ножкой: — Последний России поэт! Познакомитесь ближе немножко, Он скажет: России нет. Вы подайте ему, не стыдитесь, Посмотрите ему в глаза, Не чурайтесь и не креститесь, Все равно приснится не раз. Поцелуйте же те ступени, Где ходила его нога, Обнимите его колени, — Никогда. Никогда. Никогда. 1950

«Две девочки — одна с косой тугой…»

Две девочки — одна с косой тугой, Другая — стриженая после кори, Идут аллеей, за руки держась. Кто эти девочки? Садится солнце, И нежно плачут жаворонки в небе, В аллее тень, и камень бел и сух. Кто эти девочки? То ты, быть может, И я, и вместе нам идти легко. Дом далеко, а рай почти что рядом, Оттуда к нам идут навстречу двое: Мой старший брат, мой давний друг, товарищ Ушедших юных лет, и твой отец. Они теперь нас больше не покинут, Они ото всего нас оградят, А эта жизнь, и всё, что прежде было, И что теперь, и то еще, что будет, Давай всё это правдой не считать: Мы так прошли с тобой по той аллее, Рука с рукой. Ты стрижена, как мальчик, А у меня коса. Нам десять лет, И вечным миром приняло нас небо. 1950

Памяти З. Н. Гиппиус

Я десять лет не открывала старой Коробки с письмами ее. Сегодня Я крышку подняла. Рукою тонкой Вот эти бледные листы она Когда-то исписала мне на радость. Там бабочка случайная дремала, Среди стихов, среди забытых слов, Быть может, пять, быть может, десять лет… И вдруг, раскрыв оранжевые крылья (Напомнив рыжеватость тех волос), Она из тьмы ушедших лет вспорхнула И в солнце унеслась через окно, В лучистый день, в лазурное сегодня. Как будто камень отвалила я У входа в гроб давно глубоко спящей. 1950

Карибское море

Здесь начинается Гольфштром От зарева и от закатов. Мне говорил о нем Муратов, Когда мы в Риме шли вдвоем. Там начинается Памир, Памир рассыпал нас по миру. Не возвращались мы к Памиру, — Милее сердцу был Гольфштром. Он вещей силой нас питал, Он дал сознанье нам когда-то. От зарева и от заката С тех пор наш разум запылал. Вглядись в него. Как чуден он! Не символ ли его стихия? Смотрись, смотрись в него, Россия, И возродись из тьмы времен. Проконсул или триумвир — К Памиру больше нет возврата, И всё равно — в огне заката — Кто держит в тяжких лапах мир. …Был римский полдень так богат, Так полон всем, что есть и было, Что я доселе не забыла Тот разговор, тот римский сад С Нептуном мраморным у входа, Пришедшим в мир из глуби вод, — Вот этих вод, чей грозный ход Несет тебя в мой край, Свобода. 1956

«Ребенок маленький лепечет…»

Ребенок маленький лепечет О том, что больше Бога нет, И люди говорят при встрече: — Кто выдать мог ему секрет? Секрет прополз в воображенье, Секрет прокрался в сладкий сон, Оттуда не исчезнет он, От сна не будет пробужденья. К чему кощунственный намек? Храните лучше тайны ваши! Ведь от Моления о Чаше Еще остался черепок. 1956