Немного о себе
Шрифт:
Город блистал роскошью, казавшейся безграничной, однако на улицах нельзя было услышать ни единого человеческого слова, за которое можно отдать хотя бы пятьдесят центов.
Несмотря на то что я не переставая думал обо всех окружающих меня людях как о варварах, меня вскоре убедили в обратном, заставив понять, что американцы в то же время и достойные наследники столетий, и в конце концов тоже цивилизованная нация.
Передо мной возник приветливый незнакомец располагающей наружности, который смотрел на мир невинными голубыми глазами. Назвав меня по имени, он заявил, что мы встречались в Виндзоре в Нью-Йорке. Я дипломатично согласился с ним, хотя не припоминал такого, но, поскольку незнакомец был убежден в этом (почему бы и нет?), мне оставалось ждать, как будут развиваться события. «Как вам понравилась Индиана? Ведь вы проезжали этим штатом?» — последовали очередные вопросы, которые приподняли завесу над тайной нашего «предыдущего»
С небрежностью, достойной порицания, мой голубоглазый друг подсмотрел имя своей жертвы в списке гостей отеля, но прочитал Индию как Индиану. Ему и в голову не пришло, что англичанин может пересекать Соединенные Штаты с запада на восток, вместо того чтобы следовать обычным маршрутом. Я опасался, как бы от восторга, вызванного моей покладистостью, он не стал расспрашивать меня про Нью-Йорк и Виндзор. Он на самом деле предпринял кое-что в этом направлении, спросив раза два что-то о некоторых улицах, которые (как я догадался по его тону) были далеко не фешенебельными. До чего утомительно беседовать о неизвестном Нью-Йорке, находясь в почти незнакомом Сан-Франциско. Однако мой приятель оказался снисходительным человеком и, уверив меня, что я пришелся ему по душе, уговорил попробовать каких-то редких напитков в нескольких барах. Я принимал угощение с благодарностью, так же как и сигары, которыми были набиты его карманы. Он предложил показать мне жизнь города. Не желая смотреть потасканную пьесу снова, я уклонился от предложения и получил взамен дьявольских наставлений еще большую дозу грубой лести.
Странно скроена душа человека! Я догадался, что передо мной лжец, лениво дожидался финала и в то же время, когда незнакомец бормотал мне комплименты прямо на ухо, испытывал тихое волнение удовлетворенного тщеславия.
— С первого взгляда видно, что вы — мудрый, дальновидный, искушенный в мирских делах человек, — продолжал он. — О таком знакомстве можно только мечтать. Вы пьете из чаши жизни, не теряя головы.
Это льстило мне и в какой-то степени заглушало подозрения. Потом мой голубоглазый друг обнаружил (он даже настаивал на этом), что у меня есть вкус к карточной игре. Последнее получилось довольно неуклюже, в чем отчасти я был сам виноват, так как слишком поспешно согласился с ним, лишив шанса показать актерское мастерство. Я склонил голову набок, изображая святую мудрость, и, ужасно перевирая, стал цитировать карточные термины. Ни один мускул не дрогнул на лице моего друга (он умел держаться), и через пять минут мы заскочили в некое заведение, где играли в карты и свободно распространялись лотерейные билеты штата Луизиана.
— Сыграем?
— Нет, — отрезал я. — Не испытываю к картам ни малейшего интереса. Однако предположим, что я сел бы за стол. Как вы и ваши друзья взялись бы за дело? Пошли бы в открытую или попытались меня напоить? Я — газетчик и был бы весьма признателен, если бы меня просветили по части срывания банка.
Мой голубоглазый друг крыл меня почем зря, призывая своих святых — козырных и некозырных валетов. Он даже припомнил сигары, которыми угощал меня. Когда шторм миновал, он все объяснил. Я извинился за то, что испортил ему вечер, и мы недурно провели время. Неточность, провинциальность и поспешные выводы — вот те углы, о которые он споткнулся. Однако он отомстил мне, сказав: «Как бы я стал играть с вами? Судя по той чепухе, которую вы несли, я играл бы в открытую и наверняка ободрал бы вас. Стоило спаивать! Вы ни черта не смыслите в покере. Не могу простить себе одного: как я мог ошибиться?» Он посмотрел на меня так, будто я нанес ему оскорбление. Теперь- мне известно, как изо дня в день, из года в год мошенник, играющий на доверии, или, как его еще называют, шулер, с краплеными картами, овладевает жертвой. С помощью лести он парализует ее, словно змея — кролика.
Этот случай испортил мне настроение, напомнив, что невинный Восток остался далеко позади и я нахожусь в стране, где не следует разевать рот. Даже отель пестрел печатными предупреждениями, где говорилось, что двери необходимо хорошенько запирать, а ценности хранить в сейфе. Белый человек в стаде — плохой человек. Оплакивая разлуку с О Тойо (тогда мне и в голову не приходило, что мое сердце будет обливаться кровью), я заснул в шумном отеле.
На следующее утро я вступил во владение наследством с отсроченным платежом. В Америке нет принцев (по крайней мере с коронами на головах), но некий великодушный член некой королевской фамилии получил мое рекомендательное письмо. Не успел завершиться день, как я стал членом двух клубов и был приглашен на всевозможные обеды и приемы. Этот принц (да сопутствует успех его финансовым предприятиям) не имел никаких оснований (так же, как и его друзья), затруднять себя ради еще одного британца, однако он не успокоился до тех пор, пока не устроил для меня все, что только может предпринять любящая мать для своей дочери, впервые выезжающей в свет.
Вы
337
«Сэвидж» — имеется в виду артистический клуб актеров, художников, эстрадных артистов и т. п., созданный в Лондоне в 1857 году
Теперь- я вправе заявить публично, что Индия, эта бессердечная мачеха англоиндийцев, лишила нас права на общение. Ступая по мягким коврам, вдыхая фимиам первосортных сигар, я слонялся по комнатам, изучая живописные полотна, на которых члены клуба изображали в карикатурном виде друг друга, своих знакомых и свои замыслы. В искусстве этих людей было что-то по-французски дерзкое, нечто такое, что доходило до сердца ценителя. И все же они отличались от французов. Суховатая, мрачная манера трактовки сюжетов (почти голландская) выдавала отличие. Эти люди писали так же, как и говорили, — очень уверенно.
Время от времени клуб устраивает веселые сборища, так называемые «капустники» (дешево и сердито), и каждое неизменно оказывается запечатленным руками тех, кто знает свое дело. В клуб не допускаются дилетанты, которые портят холст, полагая, что маслом можно работать, не зная законов светотени и анатомии, а также праздные джентльмены, которые любят поиграть на нервах у издателей и разваливают и без того пошатнувшийся рынок, пытаясь писать только оттого, что «в наши дни все что-нибудь да пишут». Меня принимали люди, которые работали ради хлеба насущного или успели на него заработать пером или кистью, и поэтому вели самые что ни есть восхитительные профессиональные разговоры. Они широко раскрывали свои объятия и были для меня братьями, а я воздал дань уважения сове и прислушивался к их беседам. Накануне рождества любой клуб в Индии, если его хорошенько расшевелить, приносит обильный урожай необычных рассказов, однако там, где собираются американцы, съехавшиеся с отдаленнейших уголков своего континента, истории длиннее и непристойнее, в них больше «соли», «прозрачности», чем в их индийских разновидностях. Здесь о войне вспоминал бывший офицер-южанин, который сидел за рюмкой с бывшим полковником-севе-рянином. Лицо, представившее меня, — бывший кавалерист армии северян время от времени вставлял замечания.
За этим следовали другие голоса, повествуя не менее невероятные истории о метании реаты в Мексике или Аризоне, об азартных играх на армейских постах в Техасе, о газетных войнах в безбожном Чикаго, о случаях внезапной, насильственной смерти в Монтане или Дакоте, о любви девушек-метисок на Юге и фантастической погоне за золотом на таинственной Аляске. Часто вспоминали строительство старого Сан-Франциско, когда «лучшая часть человечества этой божьей земли, сэр, заложила этот город, а вода подступала тогда к нынешней Рыночной улице…». Некоторые рассказы поражали ужасом, в других звучал мрачный юмор, а рассказывавшие их люди, одетые в тонкое черное сукно и превосходное белье, сами принимали в них участие.
«Когда становилось совсем уж невтерпеж, бывало, звонили в городской колокол — появлялся Комитет Бдительности [338] и вешал всех подозрительных. В те дни человек не считался подозрительным, пока не совершал по крайней мере одного преднамеренного убийства», — сказал представительный ясноглазый джентльмен.
Я разглядывал картины, висевшие вокруг, смотрел на бесшумного подтянутого официанта, который стоял у меня за спиной, на отделанный дубом потолок, бархатный ковер под ногами. Трудно было представить себе, что лет двадцать назад в этих краях можно было стать свидетелем того, как с помпой вешают человека. Но позднее я изменил эту точку зрения.
338
Комитет Бдительности (амер. ист.) — группа лиц, без официальной санкции и законного основания бравшая на себя установление порядка и «законности» в каком-либо месте.