Немного смазки

Рассел Эрик Фрэнк

Ответа он ждать не стал. Забрав бортовые записи, он отправился в Управление.

Ничуть не изменившийся за четыре года, Бэнкрофт грузно уселся за свой стол и с виновато-иронической улыбкой сказал:

– Ты видишь перед собой толстяка, который радуется повышению по службе и прибавке к жалованью.

– Поздравляю.

Кинрад свалил на стол свою ношу и тоже сел.

– И то и другое я с удовольствием отдал бы за молодость и приключения.

Бэнкрофт бросил полный жадного любопытства взгляд на принесенное Кинрадом и продолжал:

–

У меня к тебе куча вопросов, но я знаю, что ответы запрятаны где-то среди этих страниц, а ты сейчас, наверное, спешишь домой.

– За мной должен прийти вертолет - если продерется через эту толкотню в воздухе. У меня есть еще минут двадцать.

– Тогда я ими воспользуюсь, - и Бэнкрофт, вперив в него испытующий взгляд, подался вперед.
– Что ты можешь сказать о судьбе первых двух кораблей?

– Мы обыскали семь планет - ничего.

– Не садились, не разбивались?

– Нет.

– Значит, полетели дальше?

– Очевидно.

– Почему, как ты думаешь?

Кинрад заколебался, потом сказал:

– Это всего лишь мое предположение. Я думаю, они потеряли несколько человек - несчастные случаи, болезни и тому подобное. А оставшихся было слишком мало, чтобы управлять кораблем.

Он помолчал и добавил:

– Мы сами потеряли троих.

– Плохо, - помрачнел Бэнкрофт.
– Кого именно?

– Вейгарта, Докинса и Сэндерсона. Вейгарт умер еще на пути с Земли. Так и не удалось ему увидеть новое солнце, не говоря уже о своем. Сам прочтешь - там все записано, - кивком головы он показал на бумаги. Другие двое погибли на четвертой планете, которую я считаю непригодной для заселения людьми.

– Почему?

– Под ее поверхностью живут большие прожорливые существа. Слой почвы в шесть дюймов толщиной, а под ним - пустоты. Сэндерсон ходил, смотрел - и вдруг провалился прямо в красную мокрую пасть размером в четыре на десять футов, которая сразу его проглотила. Докинс бросился на выручку и провалился в другую - такую же.
– Сжав переплетенные пальцы, он кончил: Ничего нельзя было сделать - ничего.

– Жалко их, очень жалко.
– Бэнкрофт грустно покачал головой.
– А остальные планеты?

– Четыре непригодны. Две - как по заказу.

– Это уже что-то!

Бэнкрофт бросил взгляд на небольшие часы, стоявшие на его столе, и торопливо заговорил:

– Теперь о корабле. Твои докладные наверняка полны критических замечаний. Ничто не совершенно, даже лучшее из того, что нам удалось создать. Какой у него, по-твоему, самый главный недостаток?

– Шум. Он сводит с ума. Его необходимо устранить.

– Не совсем, - возразил Бэнкрофт.
– Мертвая тишина вселяет ужас.

– Если не совсем, то хотя бы частично, до переносимого уровня. Поживи с ним недельку, тогда поймешь.

– Прямо скажу - не хотелось бы. Эта проблема решается, хотя и медленно. На испытательном стенде уже новый, не такой шумный тип двигателя. Сам понимаешь, прогресс - как-никак четыре года прошло.

– Это самое необходимое, -

сказал Кинрад.

– А что ты скажешь об экипаже?
– спросил Бэнкрофт.

– Лучшего еще не было.

– Так и мы думаем. В этот раз мы сняли с человечества сливки - на меньшее согласиться было нельзя. Ни один из них в своей области не знает себе равных.

– Бертелли тоже?

– Я знал, что ты о нем спросишь.
– Бэнкрофт улыбнулся чему-то. Хочешь, чтобы я рассказал?

– Я не могу настаивать, но, конечно, хотелось бы знать, зачем вы включили в экипаж балласт.

Бэнкрофт больше не улыбался.

– Мы потеряли два корабля. Один мог погибнуть случайно. Два не могли. Трудно поверить, чтобы столкновение с метеоритом или какое-нибудь другое событие вроде этого с вероятностью порядка один против миллиона могло произойти два раза подряд.

– Я тоже не верю.

– Мы потратили годы на изучение этой проблемы, - продолжал Бэнкрофт, - и каждый раз получали один и тот же ответ: дело не в корабле, а только в людях. Проводить четырехлетний эксперимент на живых людях мы не хотели, и нам оставалось только размышлять и строить догадки. И вот однажды, чисто случайно, мы набрели на путь, ведущий к решению проблемы.

– Каким образом?

– Мы сидели здесь и, наверно, в сотый или двухсотый раз ломали голову над проклятой проблемой. Вдруг эти часы остановились, - и он показал на часы, стоявшие перед ним.
– Парень по имени Уиттейкер с научно-исследовательской станции космической медицины завел их, встряхнул, и они пошли. И тут Уиттейкера осенило.
– Взяв часы со стола, Бэнкрофт поднял заднюю крышку и показал собеседнику механизм.
– Что ты видишь?

– Шестеренки и колесики.

– И больше ничего?

– Пару пружин.

– Ты уверен, что это все?

– Во всяком случае, все, что важно, - твердо ответил Кинрад.

– Так только кажется, - сказал Бэнкрофт.
– Ты впал в ту же ошибку, в которую впали мы, когда снаряжали первые два корабля. Мы создавали огромные металлические часы, где шестеренками и колесиками были люди. Шестеренками и колесиками из плоти и крови, подобранными с такой же тщательностью, с какой подбирают детали к высокоточному хронометру. Но часы останавливались. Мы проглядели то, о чем внезапно догадался Уиттейкер.

– Что же это было?

– Немного смазки, - улыбнувшись сказал Бэнкрофт.

– Смазки?
– выпрямившись в кресле, удивленно спросил Кинрад.

– Упущение наше было вполне понятно. Мы, люди техники, живущие в эру техники, склонны думать, будто мы - все человечество. Но это совсем не так. Возможно, мы составляем значительную его часть, но не более. Непременной принадлежностью цивилизации являются и другие - домохозяйка, водитель такси, продавщица, почтальон, медсестра. Цивилизация была бы настоящим адом, если бы не было мясника, булочника, полицейского, а были бы только люди, нажимающие на кнопки компьютеров. Мы получили урок, в котором кое-кто из нас нуждался.