Немое Заклинание
Шрифт:
— Ее матушка тоже лютеранка, — резонно возразил Кристоф. — Вас этот факт, однако, не остановил.
— Не путайте божий дар с яичницей, дорогой Кристоф, — посоветовал я. — В моем случае, мы с герцогиней оба понимали, что никакого продолжения отношений не последует. Это был просто маленький ночной каприз веселой вдовы. В вашем же случае, друг мой, мне кажется, что вы и сами не прочь занять место князя Ульриха рядом с Фике. И мне это не нравится. За подобные притязания в Сагаре вам грозит хорошо намыленная веревка, а висящий на виселице вы для меня не представляете
Пока я читал неофиту свою отповедь, Великий князь подвел принцессу к своей белой карете и помог ей войти внутрь. Потом предложил руку и герцогине, и только затем сел сам. Лакеи быстро убрали подножку, закрыли дверцу и заскочили на запятки. Сопровождающие князя вельможи, несмотря на свой напыщенный вид, весьма проворно запрыгнули на лошадей и пристроились карете в хвост.
Огромные колеса качнулись вперед-назад и сразу же загремели по булыжнику. Гвардейский караул немедленно рванул с места, топот многочисленных копыт поднялся, казалось, до самых небес.
За ними покатила и старая запыленная карета принцессы. Кучер с лакеем Бернардом и носа в нашу сторону не повернули. В окне мелькнуло нахмуренное лицо обер-вахмистра Глаппа. Встретившись со мной глазами, он зачем-то похлопал себя по плечу, словно пыль с камзола отряхивал. Не придав значения этому жесту, я просто помахал ему на прощание рукой.
А мгновение спустя понял, что он имел в виду мое собственное плечо и покосился на него. Ткань камзола на левом плече была словно зеленой пылью покрыта. Если говорить точнее, то пыль эта была похожа на изумрудную плесень, которая даже слегка светилась едва заметным на солнце светом.
Я недоуменно отряхнул эту пыль с плеча и поморщился — раны, полученные в схватке с демоном, тут же дали о себе знать. И я понял еще одну вещь: это была вовсе не пыль, и даже не плесень. Какая-то странная воздушная субстанция, и она изумрудным облачком отделилась от моего плеча и быстро развеялась налетевшим порывом ветра. Раны под повязкой вновь принялись зудеть.
За это время на площади почти никого не осталось. Лишь некоторые горожане, собравшиеся здесь для того, чтобы поглазеть на невесту своего князя, еще расхаживали кое-где, словно здесь могло последовать какое-то продолжение разыгравшегося действа. Но большая же их часть поторопились вслед за процессией вверх по неширокой улице, уходящей куда-то вглубь города.
По большому счету, на всей площади мы с Кристофом остались одни. Печально глядя вслед удаляющейся толпе, Кристоф поднял руку и запоздало попахал рукой. Потому прижал пальцы к губам и послал туда же воздушный поцелуй.
— Вот и отлично! — провозгласил я, пытаясь тем самым не столько настроить его на рабочий лад, сколько извлечь из пучины вселенской печали. — Мы с вами достойно исполнили просьбу герцогини и сопроводил ее с принцессой до самого Аухлита без всяких потерь. Теперь нам ничто не мешает заняться собственными делами, тем более, что мы все равно уже прибыли в пункт назначения…
Я попытался расспросить попавшихся под руку горожан, где найти таверну
В свое время таверна принадлежала родному дяде Ван-дер-Флита по материнской линии, и маг тогда работал у него поваром. Собственно, это все, что мог сообщить мне Амосов. Хотя нет — было еще одно: Ван-дер-Флит был рыжим. И не просто рыжим, а таким рыжим, что — по словам Петра Андреевича — от его волос можно было трубку раскуривать.
И это было хорошо, потому что таких рыжих людей встретишь не часто. Вот Гаврила мой тоже рыжий, но от его бороды трубки не раскурить. Поблек он совсем, растерял свою яркость за прошедшие годы. Но маменька рассказывала, что когда-то его за версту в поле рассмотреть можно было.
Впрочем, бог с ним, с Гаврилой. Не до него сейчас вовсе. Местные жители толи не понимали моего корявого немецкого, толи никакой «Зеленой козы» в Аухлите давно и в помине не было, но на меня в основном смотрели как на умалишенного и отходили прочь подобру-поздорову.
Но в конце концов нашелся мальчишка, который внимательно выслушал мои объяснения, почесал затылок и сказал:
— Ди таверне ист да линкс… — и указал пальцем на узкую улочку, что притаилась промеж серых каменных домиков на левом краю площади. А потом протянул раскрытую ладонь. — Пфенниг! — потребовал он.
Тут глубоких знаний языка не требовалось, чтобы понять, что он требует с меня деньги, за то, что указал путь. Но пфеннигов у меня не было. Из местных денег были только талеры и гульдены, но и то и другое являлось слишком крупной монетой, чтобы расплачиваться ей за столь ничтожную услугу.
Тогда я запрыгнул в седло, взял мальчишку за шиворот и усадил на лошадь впереди себя. Показал ему гульден.
— Покажешь нам дорогу, получишь гульден, — сказал я по-русски, крутя монетой у него перед носом. — А если обманешь, я вырву тебе печень, зажарю ее съем. Понял меня?
На ответ я не рассчитывал, а потому был очень удивлен, когда мальчишка на приличном русском вдруг ответил:
— Дяденька, не надо есть мою печень! Я вам правду говорю!
Я так и выпучил на него глаза.
— Так ты что ж, сучий сын — понимаешь по-нашему, что ли?!
— Понимаю, дяденька… — испуганно отозвался мальчишка. И разведя руками, философски заметил: — Так ведь Приграничье! Здесь многие понимают. У меня мамка с того берега. А папка с этого. Я деда с бабкой иногда в Горной Поляне навещаю. Только не очень часто, потому как через замороченный лес в последнее время страшно ходить стало. Можно и не воротиться вовсе.
Я тронул Снежку, и мы направились к левому краю площади, к той самой улочке, на которую указал мальчонка.