Немой
Шрифт:
Не первой молодости алтарист все просил налить ему прозрачной, да такой, чтобы язык щипала, потому как у обыкновенной 40-градусной не тот смак. Молодожен достал спирта — разбавить водку, чем завоевал благосклонность гостя.
— Вижу, вижу, что запаслив, — похвалил Винцентаса алтарист. С каждой новой рюмкой он проводил ладонью по своему огромному колышущемуся животу, напоминавшему привязанный к телу мешок.
Алтарист, перед тем как выпить, обильно закусывал мясом, притом самым жирным (он называл это перекуской), затем снова ел, уже выпив (это он называл закуской), а саму трапезу называл коротким словом — укуска. И сам же смеялся над собственным остроумием. Хмельное совершенно не действовало на алтариста, иначе
Есть такие, кто в этом деле собаку съел.
Настоятель же к напиткам вовсе не притрагивался, только уписывал приготовленные Ваурувене жемайтские блюда да нахваливал их к величайшей гордости и радости сватьи. Крестная Ваурувене вскоре никого, кроме этого гостя, и не замечала: покуда он был со всеми, ему одному подкладывала еду, каждый раз выбирая что-нибудь другое.
Препоручив опеку над почетными гостями женщинам, Винцас совершил обход вдоль стен во всех комнатах. И всюду он старался хоть как-то выделить среди других кого-нибудь из своих благодетельных помочан на толоке и хотя бы кивком побудить их выпить все до дна. Ободренные гости охотно осушали чарки за здоровье молодожена и новосела, еще охотнее опорожняли их, оставшись одни, без понукателя, и уже спрашивали друг дружку, доберутся ли они до дому на своих двоих.
— Дорога близкая, можно и на карачках. Как-нибудь, — подбадривали себя соседи и снова налегали на водку, запивая ее холодным пивком. Оно разбавляло в животе огненный алкоголь, что было на редкость приятно, зато, перемешавшись, дурманило еще больше, ускоряло наполнение желудка и побуждало быстрей опорожнить его. Глядишь, то один, то другой, побледнев, вскакивал и порывался уйти. Уходили пошатываясь, а возвращались вроде как и довольные и снова ели, снова пили.
Дом Канявы тонул в густом чаду. Во все распахнутые настежь двери, поскольку их то и дело открывали-закрывали, и в одно-другое окно, которое догадались открыть сами участники застолья, клубами валил, как из бани, пар; внутри же хмелили головы непьющим выдыхаемый алкоголь и пивной перегар. Новоиспеченному гостю с непривычки это было куда как неприятно, но на тех, кто уже свыкся, это не производило никакого действия.
Винцас помнил про данное добровольно Уршуле слово не пить и теперь не пил, однако не пригубить он не мог — ведь нужно было взбадривать остальных. Пришлось отхлебывать десятки раз и хочешь не хочешь обливаться пьяным потом.
— Гляньте-ка, а жених-то наш как стеклышко. Чудеса, да и только: он же со всеми чокается, — говорили вслед Винцасу одни гости.
— В юности он не был любителем выпить. Но, став мужиком и хозяином, с божьей помощью живо догонит выпивох. Вон и алтаристишка в компанию набивается, споит беднягу, — шутили другие.
Пьяный гомон гудом-перегудом докатывался до отдаленных уголков усадьбы молодого Канявы, был он слышен и в других дворах; в дверях домов стояли юнцы, которых пока еще не приглашали на свадьбу, и с завистью прислушивались к этому «божественному» (стараниями бога Бахуса-Вакха) гомону: хорошо им, дядьям и теткам. Ну, погодите: вот дождемся ваших лет и тоже покажем, как нужно пить и гулять.
Пьяное веселье пошло на убыль, настроение у людей постепенно стало портиться. Все стало представляться им в более скверном свете: и прием, и угощение. Кое-кто, почувствовав тошноту, уже чертыхался в сторонке. Ни с того ни с сего рассердился и недовольный чем-то юный викарий.
— Послушайте, жемайты! Вы только и знаете: «Ешьте, пейте, пейте да ешьте». Одно и то же, это уж слишком. А ведь на свадьбе и другое делают. Где же ваши обрядовые песни, танцы, шутки?
— А ведь верно наш гость говорит.
26
Литовские народные танцы.
И пришли в замешательство ряды жующих и пьющих. Но это не означало, что они настроены на игры: не очень-то разыграешься, коли ноги-руки не слушаются — просто всем захотелось выйти на улицу, хлебнуть свежего воздуха, поскольку гости совсем задыхались в винных парах. В танце кружилась всего лишь пара-другая, да и то распахнув все двери-окна. Остальные разбрелись по углам и потянулись за трубками. Молоденький викарий стал сколачивать во дворике хор и сразу же исчез из виду, окруженный оравой девиц. В красном углу избы дремал единственный почетный гость, алтарист. Настоятель, угостившись и поблагодарив за это одну лишь сватью, незаметно уехал. Молодых в это время в доме не было — видно, спрятались где-нибудь, оттого и искать их ему было неловко. А когда они объявились, то не слишком огорчились из-за его отсутствия.
Антанас и Она тоже почувствовали, что отсидели установленное правилами приличия время. Они восседали за столом на видном месте, и их массивные фигуры сразу же бросались в глаза входящим. То, что они сидели рядом с церковнослужителями и молодоженами-хозяевами, то и дело встающими из-за стола, чрезвычайно возвысило их в глазах окружающих на всю жизнь. Люди, удостоившиеся такой чести, так ни разу и не упали во мнении деревни.
Почтительное к себе отношение чувствовал и кое-кто из их спутников, которые на равных угощались и горланили с ближайшими друзьями хозяев; они шумели едва ли не громче остальных, желая тем самым показать свое бесстрашие — таким необычным вниманием, почетом, а оттого и уютом они были тут окружены. Будет о чем рассказать дома или даже похвастаться перед соседями: мол, когда мы гуляли на свадьбе у Канявы…
Да и сам Антанас чувствовал себя словно в заколдованном королевстве или в прекрасном сне: сыт по горло, королева любит его без памяти, вот он и спокоен за свое будущее. Он то и дело взъерошивал свои жесткие прямые волосы и цедил сквозь зубы:
— М-да…
И трудно было разобрать, то ли он проклинает свои непокорные вихры, то ли хвалит себя за то, что так удачно устроил свою жизнь. Одно Антанас знал достоверно, не сомневался в этом, и сердце у него так и замирало: столь доброго отношения, какое проявлял к нему хозяин Винцентас, не знал, не изведал никто во всем приходе и далеко за его пределами. Антанас чувствовал, как укореняется в его сердце любовь, которая останется неизменной всю жизнь. Сейчас он хотел только одного: жить и трудиться, трудиться и жить для того, чтобы добросердечные отношения, зарождающиеся между ним, Винцасом и его женой, никогда не прервались.
— Она, ты небось позабыла, что и я свил гнездышко и ты в нем будешь хозяйкой? Свадьбу закончить пристало дома. Ну, а если кто-нибудь из дружек захочет попрощаться перед отъездом, будет, по крайней мере, знать, где нас искать. Те, кого уж не остановишь, пусть себе гуляют, а мы пойдем, верно?
— Пошли, Онте, а Винцялиса и Уршулю завтра поблагодарим.
И они незаметно исчезли. А те, что заметили, только рукой махнули:
— Ясно, дело-то молодое.
Уж и на славу попотчевали Винцас Канява и его крестные Ваурусы своих гостей! Долго будут те вспоминать, радоваться да превозносить редкое хлебосольство семьи Канявы, жаль только, что с выпивкой. Это преумножит добрую славу о них, которая и без того сияет ярким светом.