Ненаписанные романы
Шрифт:
– Нет.
– Это плохо, Серов. Очень плохо... Человек, лишенный чувства благодарности, бездуховен... Конечно, особенно баловать крестьян не следует, но отмечать доброе дело - должно... Дайте им в подарок от генерала Иванова денег...
– Слушаю, товарищ Сталин... Сколько?
– Сто рублей, пожалуй, слишком много, - задумчиво ответил Сталин.
– А вот тридцать передайте им от меня - в хозяйстве пригодится...
В ту пору буханка хлеба на рынке стоила пятьсот рублей...
По нынешнему пересчету цен этот подарок крестьянской семье выразился бы тридцатью копейками...
8
После
Сталин пригласил на Ближнюю дачу маршалов, - решил устроить в их честь ужин.
Когда все съехались, Сталин приветствовал гостей в холле, пожал каждому руку; остановившись перед Рокоссовским, задумался на мгновение, молча повернулся и вышел; военачальники переглянулись; Жуков ободряюще кивнул: "Сейчас вернется".
Сталин действительно вскоре вернулся с букетом роз, протянул их Рокоссовскому, глухо кашлянув:
– Это за то, что ему больше вас всех досталось.
Понимать эту фразу можно было двояко: либо Сталин говорил о тяжести боев (хотя Жукову доставалось не меньше), либо о том времени, когда маршала таскали на допросы, выбивая показания о принадлежности к "банде троцкистско-бухаринских шпионов и диверсантов".
Потом Сталин пригласил маршалов во двор, где стол был накрыт по-кавказски, под полосатым тентом; дымились карские шашлыки на углях, жарилась молодая козлятина, на старинных сковородках, привезенных с Кавказа, шипел желто-сливочный сулугуни.
Вино было из Тбилиси; бутылки опечатаны особым сургучом, что означало: "проверено, соответствует кондиции"; ЛСУК - "Лечебно-Санитарное Управление Кремля" - проверяло все, что подавалось на стол Верховному; потом, впрочем, была еще одна проверка, негласная, контролировавшая заключение медиков. Был на столе и коньяк "Варцихе"; водки стояло всего две бутылки (Сталин ее не пил, но знал, что Толбухин и Конев коньяк не очень-то любят, пусть себе порадуются "белой").
Ужин удался на славу; хороший тост произнес Берия; он знал, что тост этот нравится Сталину, поэтому разыгрывал его в лицах: "Однажды юноша зашел на старое кладбище в горах и подивился надписям на крестах и могильных плитах: "Гиви Кварцхава, родился в девятисотом году, умер в девятьсот пятнадцатом, жил тринадцать лет"; "Ладо Гудиани, родился в восемьсот сорок пятом, умер в девятьсот двадцатом, жил сорок два дня..." Что такое, думает юноша?! Как такое может быть?! А навстречу ему шел седобородый мудрец в белых одеждах, с посохом. И обратился к нему юноша: "Скажите, уважаемый, отчего такие странные надписи на крестах?" - "Оттого, сын мой, - ответил седобородый мудрец, - что возраст людей в этом краю определяется не годами, прожитыми на земле, но часами дружбы!" Так выпьем же за дружбу наших маршалов, выдающихся военачальников эпохи гениального стратега наших побед Сталина!"
Рассказал свой любимый анекдот
...Потом плясал Буденный.
Ах, как он плясал в восемнадцатом, когда собирались узким кругом; как шел Ворошилов; как же быстролетно время, как неудержимо уходит оно, словно песок сквозь пальцы...
...Сталин чувствовал, что вечер удался; редкое состояние спокойствия размягчило его, он откинулся на спинку кресла, чуть вытянул ногу и с прищурливой доброжелательностью обсматривал лица гостей: все свои, никакой затаенности, недоговоренности; случилось то, чего он столько лет добивался: наконец-то окружен гвардией, не кто-либо, но именно они передадут поколениям правду о том, что он, Сталин, сломал шею гитлеризму; конец - всему делу венец! Это еще надо будет посмотреть, по чьей вине случился сорок первый год; не сейчас, конечно, сейчас нельзя мешать людям делать их Дело, но придет время, и мы найдем истинных виновников трагедии. Генерал Павлов - что? Сошка, мелюзга... Ворошилов не зря рассказывал, как он нашел его в Белоруссии, в июле, на проселке, под дубом, - ноги солнцу подставил, портянки сушил на глазах у всех...
"А я ведь читал твои донесения, которые ты против меня сочинял, Павлов, сказал ему тогда Клим.
– Ты ведь сигнализировал на меня, псевдонимом подписывался, хотел под монастырь подвести, нехорошо..."
...Перед тем как пришло время разъезжаться, после того как все произнесли тосты за Верховного, Берия попросил слова; Сталин несколько удивился - это не в обычаях стола просить второй тост, тем неменее посчитал неудобным отказывать, военные могут этого не понять, у них свое представление о тех, кто на вершине пирамиды, нет смысла это представление менять. Сейчас время устойчивости, все - локоть к локтю, война требует единства...
– Товарищ Сталин, я предлагаю выразить благодарность вашим поварам, охране, всем, кто готовил сегодняшний стол, - Берия обернулся к тем, кто стоял у мангалов, - наши грузинские янычары верны вам, как никто!
Сначала Сталин поднял свой бокал, но потом заметил, как Жуков и Конев, обернувшись, следом за Берия внимательно рассматривали поваров и охрану рослые грузины, в основном голубоглазые, видимо мегрелы, лица счастливые, вот-вот заплачут от гордости: сентиментальность - гарантия фанатичной преданности.
Сталин поставил бокал на место, лицо собралось старческими морщинами и, не глядя на Берия, а словно обращаясь ко всему столу, сухо посмеялся:
– Значит, грузины Сталина любят и верны ему... Хм... А что русские? Любопытно, как они относятся к Сталину?
Через три дня, перед тем как маршалы разъезжались по своим фронтам, Сталин неожиданно устроил прощальный обед: ни одного грузинского повара не было; стол обслуживали рослые охранники - все как один русские.
Сталин постоянно наблюдал за Жуковым и Коневым, за их реакцией; однако ни один из маршалов попросту не обратил на это внимания.