Ненастоящий полковник
Шрифт:
– Этот Романовский, был нормальный мужик. Посидели мы с ним, побазарили. И он согласился подождать с долгом. Он не бедствовал. Для него тысяча, другая долларов, так.
– И ты ушел? – продолжил за Шарика Туманов.
– А чего мне было там еще делать? Поговорили, и я ушел.
– Во-сколько? – спросил Грек.
– Сейчас, – Шарик напряг память. – Пришел я к нему около десяти. А ушел, наверное, около одиннадцати. Даже немного попозже. Он немного датый был. Еще мне предложил выпить, но я отказался, так как был за рулем. Надоело деньги гаишникам отстегивать. Слушай, гражданин начальник, отпустил бы ты меня,
Федор взглянул на Грека. Тот хмыкнул и отвернулся, давая понять, что старший здесь Федор, а стало быть, и решать ему. Ну, а Туманов пока не стал ничего обещать. В соседнем кабинете Ваняшин беседовал с Ириной Зотовой, и теперь все зависело от правдивости ее показаний и Шарика. Только сопоставив их, Федор был готов принять решение. Когда Ваняшин положил на стол перед ним объяснение, собственноручно написанное Зотовой, Федор прочитал его. На первый взгляд, вроде бы вот она, причина, чтобы убить Романовского. Не возвращать ему долг. Но это слишком мелко, обывательски. При ежемесячной зарплате Зотовой в две тысячи долларов, она может вернуть долг за два месяца. Уж их-то Романовский мог подождать, тем более для женщины, с которой он пару раз переспал. Если пойти по банальному пути, то несложно выстроить и обвинение, хотя все равно доказать причастность Шарова к убийству будет нелегко. В квартире нет его следов. Нет отпечатков пальцев. И вообще, много чего нет. Есть человек с уголовным прошлым и не менее темным настоящим. Но он человек и ему не чуждо проявление человеческих чувств. Вон просится отпустить его на день рождения к любимой женщине.
– Ладно, Шаров. Я отпущу тебя, – сказал Федор. Заметил, как неодобрительно посмотрел на него Грек, но возражать капитан не стал.
– Вот спасибо, гражданин начальник. Уважил. Ты хоть и мент, а с понятием, не чета другим, – холодный взгляд Шарика метнулся на усатого капитана и тут же подобрел, когда он опять посмотрел в глаза Туманову. – Я приду к тебе, когда скажешь. Даже не сомневайся.
– Слово даешь? – спросил Федор.
– Даю, гражданин начальник. Никуда не денусь. Можешь не беспокоиться. Если Шарик дает слово, то будь спокоен, он его сдержит.
Он вопросительно уставился на Туманова. Федор прикинул распорядок на завтрашний день и сказал:
– Вот что, Шаров. Давай-ка, приходи после завтра, часикам к десяти. Буду тебя ждать. Можешь считать, что наркоту мы тебе прощаем, а за пистолетик придется ответить.
– Отвечу, – пообещал на радостях Шарик. – За него мне светит от силы двушник. А если попадется судья с понятием, то может и условный срок даст, – он весело подмигнул Федору. – Не все же менты звери. И судьи тоже. Благодарю за отзывчивость, гражданин начальник. Можно идти?
Федор махнул рукой.
– Давай, проваливай.
Шарик вскочил со стула.
– А убийцу директора, гражданин начальник, тебе следует поискать среди тех, кто стоял за ним. И его партнеров по бизнесу. Они ребята крутые, скажу я вам, – сказал Шарик и, не прощаясь, выскочил в коридор, где его дожидалась Зотова.
Грек молча закурил. По его лицу Федор понял, что капитан не одобряет его поступок. Поэтому спросил:
– Не одобряешь?
Грек
– Ты сам всегда говорил, что в уголовном розыске не место сантиментам. И вдруг такое проявление сочувствия к уголовнику. Не понимаю.
– Отчасти ты прав, – Федор занял нейтральную позицию.
– А если он смоется? – предупреждающе спросил Грек, намекнув на то, что Шаров еще не вышел из здания и его можно остановить. Для этого надо только поднять трубку прямого телефона с дежурной частью. И во власти майора Туманова это сделать.
– Даже если такое произойдет, я не буду особенно жалеть. Ведь к убийству директора ювелирного магазина он не имеет отношения. Разве ты это еще не понял, – немного с сожалением к Греку, произнес Федор. Но иногда упрямство капитана тонко граничило со здравым рассудком. И сейчас оно явно проявлялось. Отступать Грек не хотел.
– Но в «БМВ» был его пистолет, – заупрямился Грек.
– Пистолет мы отправим на экспертизу, – пообещал Федор и добавил, чтобы успокоить Грека: – И за него он будет отвечать. Не беспокойся.
Героин придется вернуть обноновцам.
– Выходит, я зря старался?
– Нет. Не зря. Кое-что нам, все-таки, удалось узнать…
Грек вопросительно уставился на Туманова, и Федор объяснил:
– Ты не забыл, Шарик говорил о партнерах Романовского и о тех, кто стоял за ним. Это ведь наводка. Нам не мешало бы узнать, кто они.
Грек понимающе кивнул, соглашаясь с майором. Докурил сигарету и, притушив окурок, сказал с некоторой долей сожаления:
– Знаешь, чем наша работа отличается от работы простых оперов? – и, не дожидаясь, что ответит Федор, продолжил: – Те крутятся с мелочевкой, а мы влезаем в такие дела, что того гляди, без башки останешься.
Федор посмотрел в глаза Греку и заметил в них грусть. Спросил:
– Ты, это к чему?
Грек вздохнул. Теперь он не выглядел таким веселым, каким его привыкли видеть Федор с Ваняшиным.
– На душе у меня что-то тяжело, – сказал Грек. – Надоело все к чертям.
Туманов постарался усмехнуться и сказал с долей оптимизма:
– Брось, Саня. А устал ты, потому что работаем на пределе. Как волы.
Грек на это ничего не сказал, только невесело улыбнулся, а Федор взглянул на часы. Обещался позвонить Даше и забыл. Схватил трубку.
– Сань, извини. Я отвлекусь на минуту. Дашке нужно позвонить. Заболтался с тобой и забыл.
Грек понимающе кивнул.
– Давай, давай. Я пока перекурю в коридоре, – сказал он и как человек тактичный, вышел. Федор улыбнулся ему вослед и набрал номер. А когда потом выглянул в коридор, чтобы позвать Грека, того уже там не было.
Глава 4
Раньше Ирина никогда не задумывалась о том, что собственное лицо может так не нравиться. Когда ей было двадцать, жизнь казалась неизмеримо долгой, и потому она не спешила выскакивать замуж, как это делали ее подруги. Многие потом при встречах не раз и не два плакались ей за столь опрометчивый шаг. Семейная жизнь не была такой счастливой, как это казалось на первый взгляд. Только куча проблем, одна из которых – дети. Молодые мамы утратили свободу и, как это не горько сознавать, чувство собственного достоинства. Теперь они принадлежали своим малюткам, а еще мужьям эгоистам.