Ненасыть
Шрифт:
– Прапор не такой. Ему тоже все надо, – хмыкает Вадик.
– И что он заказывает? – парирует мама. – Одни сплошные инструменты и деревяшки. Пилит и пилит, а потом тащит мне, ждет, что я восхищусь. Я попыталась сказать, что ему надо думать о подготовке к зиме и в целом жизни, но он в упор не слышит! Смастерил нам короба для картошки – и на этом успокоился! Нет, я разочаровалась в нем окончательно, – мама качает головой. – За какие только заслуги его взяли с нами в рай? Нет, надо отмаливать Лешу! Отмолю – и его тоже в рай пустят!
Серый с Вадиком переглядываются в растерянности. Возвращение отца –
«Могут. Могут, только пожелай», – тихо шепчет внутренний голос Серому.
Желание пойти и попросить отца бьет прямо в висок, ввинчивается в мозг раскаленной иглой, и Серому становится страшно от того, насколько оно жадное и страшное.
– И для этого нам надо отреставрировать церковь! – заключает мама, пока Серый борется со слишком ярким желанием.
Тимур чуть не роняет смычок.
– А не проще попросить у Зета с Юфимом? – говорит он, и в его голосе явственно слышится испуг. – Или построить новую церковь, поближе? Может, не стоит трогать ту старую? Она же на кладбище стоит, и стены там… фиговые…
– Нет. Эта церковь дана не просто так! Когда я оформила красный угол, вернулся Вадик, значит, чтобы молитва о возвращении близких подействовала, нужно починить именно ее! Слуги Господни не просто так дали увидеть нам ее, она же символ засилья язычества и крушения веры. Поэтому мы должны ее восстановить и провести богослужения в ней – тогда наши мертвые близкие вернутся к нам!
Серый ловит на языке замечание, что было как раз наоборот: сначала пришел Вадик, а потом она сделала красный угол. Тимур со стоном закрывает лицо руками.
– Ничего-ничего, тебе простили неверие, поэтому и я не настаиваю, – снисходительно кивает мама. – Вот починим – и сам увидишь!
– Михась, – стонет Тимур. – Ну хоть ты скажи!
– А что я? – Михась оглядывается на жену и нежно ей улыбается. – Я с Верочкой!
– Я думаю, Марин, ты права! – горячо восклицает Верочка и гладит Михася по щеке, от чего его глаза становятся совсем оловянными.
– Тебе пошел бы красный цвет… – бормочет он невпопад. – Ты была бы восхитительна среди алых лепестков…
Серый слышит это, морщится и отворачивается.
Вадик, смачно хлопнув себя по лбу, заключает:
– Дурдом.
И начинается подготовка к масштабной реконструкции. Мама вручает всем грабли, веники и мешки и устраивает на кладбище субботник. Серый с Тимуром и Олесей выдергивают заросли в самой старой части, очищают дорожки. В процессе они обходят все ближайшие могилы, но могилы Грозовых с двумя ангелами не находят, и это даже не удивляет. Вадик с Михасем убирают внутри церкви: сметают осыпавшуюся штукатурку, выносят осколки крыши. Мама хочет убраться и в алтаре, но царские врата закрыты намертво и, похоже, изнутри, потому что на дверях нет даже намека на замок. Посокрушавшись, мама чуть ли не силком притаскивает Прапора из мастерской и требует открыть алтарь. Прапор рассеянно почесывает шею прихваченными из мастерской клещами, прикидывает свои возможности.
– Тут, похоже, какой-то хитрый механизм, Марин. Не открою, – громко говорит он и выходит из церкви. Мама разочарованно плетется следом. –
– Нет, – упрямится мама. – Надо восстановить эту!
– Ну… купол, положим, можно и у Зета с Юфимом попросить, – тянет Прапор, переступает с ноги на ногу и подходит к стене, чтобы ковырнуть остатки росписи.
В походке Прапора Серому чудится что-то странное, непривычное. Он замирает с граблями в руках и смотрит, пытаясь понять, что же не так. Тимур толкает его локтем, Серый отмахивается. А Прапор все бредет вдоль стены, странно выкидывая ноги вперед, и, увлеченный новой задачей, рассуждает:
– Кладка вроде нормальная. Смотри, я могу сделать двери, рамы на окна, всякие кресты, подставки… Колонна там внутри обвалилась – ее тоже можно сделать деревянную, из мореного дуба, а снаружи обделать асбестом – простоит сто лет… Но штукатурки понадобится много – стены выравнивать, потом их белить, Сережка ошалеет расписывать тут все… А вот купола пусть Зет с Юфимом установят, – он задирает голову, прикрывает ладонью глаза от яркого солнечного света и начесывает чесалкой спину. – С ними мы не справимся… Перилки хоть сегодня можно красивые сделать к лестнице, ворота открыть еще надо… – он косится на замок, который висит на старых воротах кладбища. – Чтобы каждый раз через все кладбище не таскаться.
– Там, вообще-то, вороны живут, – подает голос Тимур.
Он тоже стоит рядом с Серым и хмуро наблюдает за Прапором и мамой. Происходящее ему очень не нравится. И дело не только в том, что мама покушается на источник щита, но и в том, как Прапор ходит за мамой по пятам, прихрамывает, все время оглаживает бедро, словно оно болит.
– Вороны – это ничего! – отмахивается мама и подходит к старым воротам. – Разгоним!
Она взвешивает тяжелый замок на ладони. Вадик, в это время выносящий мусор, в этот момент останавливается, бросает мешок на землю, поводит плечами, морщится, наклоняя голову, словно от внезапного приступа боли в шее.
Прапор трясет ворота. Створки не поддаются ни на миллиметр – видимо, петли слишком давно не двигаются. Но Прапор не сдается. Он подцепляет замок клещами, примеривается и начинает крутить. По изумрудным зарослям, густым настолько, что за ними невозможно ничего рассмотреть, проходит ветер и просачивается сквозь створки ледяными струями. В шепоте листвы Серому слышится птичий клекот. Но мама не замечает.
Михась, вышедший следом за Вадиком, резко поворачивается к воротам, каменеет, и ветер, вроде совсем не сильный, на несколько секунд закручивается вокруг него в воронку.
Среди волос Вадика мелькают тонкие черные перья, и в его взгляде, который он бросает на Серого, мелькает самая настоящая паника.
– Я не могу держать! – по губам читает Серый и бросается к нему, на бегу срывая с себя ветровку.
Вадик кутается в нее, прячется в глубокий капюшон, сует когтистые руки в карманы. Его бьет мелкая дрожь, в пожелтевших птичьих глазах Серый видит воронов. Но ничего не пугает его так, как мелкая рыжая пыль, вылетевшая на выдохе изо рта Вадика. Пыль вспыхивает знакомыми золотистыми искрами и медленно оседает на землю, слишком мелкая и бессильная.