Ненасытный
Шрифт:
— Мина. — Луна все так же скрывалась за тучами, но его голос сделался уже не таким страдальческим, почти что нетерпеливым. Как будто у него есть какое-то право проявлять нетерпение.
— Какой же я была идиоткой, просто не верится. — Горло сдавило. Она прижимала спицу к груди, как амулет для защиты от темных сил. — Мне мерещилось, что нас соединяют какие-то необычайные узы, не знаю уж почему. Может, из-за того, что ты спас мне жизнь у собора Святого Георгия. Тогда я, правда, не знала, что объектом нападения был ты, а не я. Не знала, что ты…
Нет,
— Мина, я все могу объяснить.
Объяснить? Он это серьезно?
— Кто они были, Лучан? Ты их знаешь, не так ли?
— В некотором роде, — скорбно признал он.
— И все это время ты читал мои мысли, да? — Собственный голос казался Мине чужим. — Именно так ты узнал, где я живу. И сумочка! Дурацкая сумка! Надо было сказать, чтобы он выкинул из окна не телефон, а ее. «Ты убила дракона!» Не могу поверить, что купилась на это. Ты, часом, не пробовал писать диалоги для мыльных опер? А то я подберу тебе работенку у нас в конторе.
— Он до сих пор здесь, Мина? — Как резко это прозвучало… какие у него, должно быть, острые зубы. Хотя она даже не почувствовала, как они вонзились в нее. — Палатинский гвардеец?
— В чем проблема? — Она сознавала, что в ее тоне больше истерики, чем сарказма. — Мысли плохо читаются?
Налетевший непонятно откуда ветер сбил бы ее с ног, не ухватись она за перила. Спицу пришлось бросить, чтобы другой рукой защитить глаза.
Вокруг завертелся торнадо из пыли вместе с сухими лепестками растущей на балконе герани, но Мина тем не менее различила фигуру наподобие крупной летучей мыши, парящую между ней и террасой Антонеску. Она заслоняла даже тот слабый свет, что шел с неба и из окон квартир. Совсем как в тот раз, когда такие же твари ринулись на нее с Джеком Бауэром…
Нет, не на них. На Лучана.
Теперь понятно, почему он нисколько не пострадал — он ведь не человек. Зубы, когти и все остальное ему не страшно. Он умрет лишь в том случае, если ему — по словам Аларика Вульфа — отсекут мечом голову или вгонят в сердце заостренную деревяшку.
А она, дура, свою деревяшку бросила.
Когда ветер улегся и Мина отвела руку от глаз, Лучан стоял на балконе в паре футов от нее.
Сердце определенно вознамерилось выскочить из груди. Мина запрокинула голову. Знакомое лицо, такое красивое и одухотворенное, выражало крайнее недовольство.
Только теперь она поняла, отчего ее пульс так участился: это был страх.
Не за Джона и палатинца — за свою жизнь.
— Откровенно говоря, твои мысли никогда не давались мне, Мина, — спокойно сказал Лучан. — Из-за путаницы у тебя в голове.
Она держалась трясущимися пальцами за перила. Что она натворила? Что происходит? Что он здесь делает? Хочет ее убить?
— Я д-думала, вампиры не могут войти в дом без приглашения. — Ну вот, теперь еще и зубы стучат. Чудится ей, или зрачки Лучана действительно зажглись на миг красным огнем?
— Раньше так и было. — Гром раскатился снова, да так, что перила под ее рукой
— Ясно. — Мина, не сводя с него глаз, переступала босыми ногами по полу в поисках упущенной спицы. Если найдет, хватит ли у нее мужества — и сил — вонзить это орудие в сердце Лучана? (Или в то место, где некогда было сердце.)
Не прыгнуть ли вниз? Лучше уж смерть, чем это.
— Даже освященный дом не так уж и недоступен, — продолжал Лучан тем же, почти светским, тоном. — Можно загипнотизировать наименее волевого из обитателей, чтобы он пригласил нас войти. Или, для пущей конспирации, превратиться в туман и проникнуть в замочную скважину.
— Ты умеешь превращаться в туман?
Глаза с красными искрами в глубине уставились на нее.
— Да, умею. И в волка тоже. Вязальной спицей ты меня не убьешь, с балкона не прыгнешь — даже палатинца не станешь звать, какое бы отвращение я тебе ни внушал. — Темные брови сошлись на переносице. — Откуда у тебя это чувство?
Он солгал. Он способен читать ее мысли. Не совсем, но почти.
Мир вдруг перекосился: Лучан обхватил ее за талию и рывком притянул к себе. От соприкосновения с его твердыми мускулами сквозь тонкую ткань рубашки вселенная выправилась было, но ненадолго.
— Я могу понять, отчего ты расстроена… — промурлыкал ласковый голос.
— Вряд ли. — Мина вывернула шею, чтобы взглянуть на него. Она стыдилась навернувшихся на глаза слез, но не могла удержать их. — Несколько часов назад я думала, что ты — лучшее, что со мной было. А теперь понимаю, что совсем не знала тебя. Положим, ты меня тоже, — сказала она, ощутив укол совести, — но ведь ты даже не человек.
Вслед за одинокой молнией, с грохотом разодравшей небо, начался дождь. По голове и плечам застучали капли.
— Когда-то я был человеком, Мина. — Безразличие как рукой сняло: Лучан говорил гневно, с отчаянием. Держа Мину в сомнительном укрытии дверной ниши, он закрывал ее от дождя. Мир все так же тошнотворно кренился. Джек Бауэр рычал как одержимый, но подойти не осмеливался. — Думаешь, мне не хочется вернуть себе все то, что чувствует человек?
Он ненавидел то, чем он был, но вынужден был с этим смириться… точно так же, как и Мина вынуждена была смириться с собой.
— Думаешь, мне нравится то, что сделал из меня мой отец? Нет, не нравится — но был ли у меня выбор? Не знаю, с кем он заключил сделку — с демонами, с ведьмами, с самим дьяволом, — но как-то ночью я умер и очнулся таким, как есть. То же самое он проделал с моим братом Димитрие. «Не горюйте, — сказал он нам, — вы будете жить вечно». Все началось, когда умерла моя мать… после ее гибели он и обрек себя на эту гротескную полужизнь.
Мина смотрела на него в ужасе. За его спиной лил дождь, рокотал гром. Она не хотела слушать его, ничего не хотела слышать.