Ненавидь меня
Шрифт:
Финн говорил правду. Место выглядит совершенно нетронутым. Как будто предыдущий владелец просто исчез, и ничего не изменилось, кроме пыли. В передней комнате стоит кресло-качалка, на спинку которого наброшен вязаный вручную плед, а на сиденье лежит книга, все еще раскрытая и показывающая свои страницы.
Дом кажется застывшим во времени: стеклянные лампы и салфетки на большинстве торцевых столиков и поверхностей. Среди разбросанных безделушек — фарфоровые ангелочки и другие статуэтки, на торцевых столиках — типичные стопки книг Стивена Кинга и Джеймса Паттерсона. По
На входной двери висит табличка, которая вызывает у меня улыбку. Счастливого дня, — гласит она, и я представляю себе женщину, которая целует мужа на прощание, когда он встает вместе с солнцем, чтобы работать в поле. Может быть, она просыпается раньше него, чтобы приготовить кофе и утреннюю яичницу. А может быть, он выскальзывает из постели и тихонько одевается в ванной, чтобы она могла спокойно спать, и по пути целует ее в щеку.
Я прогуливаюсь по остальной части дома с каким-то благоговением перед жизнью и людьми, которые здесь жили. Так легко пройти мимо коллекции цветочных вазочек и фарфоровых тарелок и представить счастливую семью за обеденным столом, произносящую молитву. Взглянуть на отметки роста на дверном косяке, написанные мелком и карандашом на протяжении многих лет, и представить себе дом, полный играющих детей или пришедших грязными с прогулки.
В коридоре на стенах висят черно-белые фотографии. Они рассказывают историю фермы Бартлетт из поколения в поколение. Пара мужчин в комбинезонах стоит на свежевспаханном поле, обняв друг друга за плечи. На их лицах, прищуренных от солнца, светятся улыбки свершений, а один из них гордо ставит ногу на воткнутую в землю лопату.
Я узнаю одного из мужчин на другой фотографии. Он старше, рядом с ним женщина с ребенком на бедре. Они позируют перед, как я полагаю, оригинальной вывеской фермы Бартлетт, нарисованной вручную.
Я наблюдаю за тем, как малышка превращается в девочку, как у нее появляется младший брат, как она учится кататься на трехколесном велосипеде и прыгает с пристани у пруда, став подростком.
Я знаю, что это идиллические снимки прожитых лет. Жизни, в которой обязательно найдутся смех и слезы, радость и горе. Но все равно, когда я вижу счастливое, нормальное детство, у меня в груди возникает горько-сладкое чувство. Скорее горькое, чем сладкое.
Обида, внезапно охватившая меня, душит. Я скорблю о том, чего у меня никогда не было. Это грустная злость, от которой хочется кричать в подушку и плакать в темной комнате.
Но в то же время я не хочу прекращать смотреть. Как при просмотре фильма с трагическим концом, меня тянет к фантазиям об очаровательной жизни фермерской семьи, хотя это и больно.
Вот фотография фермы во всей ее новоиспеченной красе, вот фотография парада четвертого июля, а вот одна фотография, которая особенно привлекает мое внимание. Похоже, что семья находится в каком-то бункере или низком бетонном куполе, с простыми двухъярусными кроватями, встроенными в стены, и банками с едой на полках. Бомбоубежище или укрытие?
Я достаю телефон и делаю снимок кадра, любопытствуя, сохранилось ли это строение на участке,
Стук вернулся, уже не такой, как раньше, но такой же назойливый. Я выхожу из фермерского дома и иду к заднему двору, чтобы провести расследование — хотя уже знаю, кто виновник.
Финн заносит топор над головой и с силой обрушивает его на бревно. Он уже в джинсах, но, как и сегодня утром, все еще без рубашки, все еще потный и все еще такой красивый, что больно.
Прошлой ночью он трахал меня медленно. Он не сжимал мою плоть так сильно, как я ожидала. Он был тревожно нежен, но мне интересно, откидывал ли он голову назад, когда входил в меня, или же не отрывал глаз от работы, которая была перед ним, как дерево? Была ли я для него просто работой? Или дыра? Была ли я вообще человеком?
Был ли весь этот акт сном, превратившимся в кошмар, как это было для меня?
На ходу я пинаю кусок гравия, и Финн оборачивается на звук. "Где ты был?"
"Где-то рядом". Его губы подергиваются от моего короткого ответа.
"Так вот чем ты занимаешься, когда не убиваешь людей и не разрушаешь жизни? Играешь в дровосека в деревне?"
"Подумал, что огонь был бы кстати". Он опускает взгляд и счищает стружку с пня, а затем снова смотрит на меня. "Прошлой ночью было холодно".
"О." Я не знаю, что ответить на этот нехарактерно заботливый жест. На самом деле, мне становится не по себе, и я судорожно сжимаю в руке ключи.
"Неважно". Он прочищает горло, как будто моя неловкость заразительна. "Я… пойдем со мной. Я хочу тебе кое-что показать". Он размахивает топором, пока тот не упирается в пень, затем подбирает с пола белую рубашку и натягивает ее через голову.
" Что такое?"
"Просто, блядь…" Я расширила глаза от его тона, и он ущипнул себя за переносицу. "Я имею в виду, не могла бы ты подойти?"
"Я в шоке, что ты не захлебнулся рвотными массами, чтобы выдать это".
Он качает головой. " Следуй за мной. "3
Он идет к лесу, и холод охватывает меня, когда мы входим в него. Как будто воспоминания о том, что здесь произошло, витают в воздухе. Когда я в последний раз заходила в этот лес, жизнь уже не была прежней.
С тех пор как я была здесь в последний раз, тропинка сузилась, но Финн продолжает идти, словно уверен в правильности выбранного пути. Сквозь деревья виден пруд, и я задаюсь вопросом, сохранился ли здесь причал — лет десять назад он выглядел так, будто собирался рухнуть.
Словно прочитав мои мысли, он говорит: "Причал в четверти мили в ту сторону. Я могу подбросить тебя на обратном пути".
"Он все еще стоит?"
Он усмехается. "Удивительно".
Мы идем молча, пока не выходим на поляну и не останавливаемся перед полукруглым бетонным сооружением, уходящим в землю. Я узнаю в нем ту же форму, что и в убежище, которое я видела на фотографии.
"Эффи…" начинает Финн, но смотрит вверх, морща лоб, как будто с трудом подбирает слова. "Мы теперь в одной команде. Нравится нам это или нет, но это правда. Теперь ты застряла со мной". Он давит сухой смех. Я не присоединяюсь.