Ненависть
Шрифт:
крытыми снегами, ветряками, молитвенно простершими к небу свои древние крылья.Никогда, ни в детстве, ни в ранней юности, не мог он без волнения смотреть на овеянную предвесенними сумерками степь. Он смотрел, и неясная, блуждающая улыбка озаряла его широкое, опаленное ветрами и зноем лицо. Взгляд Романа упал на вековую березу. Одиноко стояла она с причудливо изогнутым, похожим на древний лук стволом на отшибе от хутора. И при виде ее обнаженной, беспокойно трепещущей на вечернем ветру вершины у Романа сильнее и горше забилось
Он смотрел на высокую, похожую на минарет хуторскую каланчу, на хуторскую площадь и испытывал такое чувство, словно перечитывал страницы случайно раскрывшейся перед ним полузабытой, но по-прежнему дорогой книги. Так читаем мы в зрелые годы попавшую под руку хрестоматийную книжку, по которой учились в далеком детстве. Мы навеки запомнили теплый, солнечный запах пожелтевшей ее бумаги, трогательную прелесть затейливых виньеток и неповторимый медовый аромат удивительно прозрачных и ясных, заученных за школьной партой стихов.
Медленно угасал над степью сумрачный вечер. Роман, не поднимая полусмеженных век, слушал рассказы примостившихся вокруг него на партах ребят о том, что случилось за время его двухлетнего отсутствия.
Слушая сбивчивые рассказы хуторских комсомольцев и не отрывая слегка потускневших глаз от тонувшей в сумерках степи, Роман не заметил, как в класс неслышно вошла секретарь вновь организованной комсомольской ячейки — учительница Елена Андреевна Кронина, которую комсомольцы запросто звали Линкой. Войдя в класс, она присела на парту и молча слушала рассказы ребят о хуторских событиях.
Роман скорее почувствовал, чем заметил присутствие Линки, но, не желая перебивать рассказчиков, делал вид, что не замечает ее.
Линка была обыкновенная, внешне как будто ничем не примечательная девушка. И ничто, пожалуй, кроме ее мохнатых и длинных ресниц да тяжелых пшеничных кос, не выделяло ее среди девушек, виденных Романом. Нет, неприметной и тихой была ее спокойная красота. И скорее можно было почувствовать, чем приметить, всю некрикливую ее прелесть, всю глубину затаившегося в серых глазах очарования.
Строгая сидела Линка вблизи Романа на парте. На ее плечах лежала пунцовая косынка. Когда кто-то из ребят заговорил о бесследно исчезнувшей с хутора Фешке, Линка, заметно оживившись, подняла на Романа серые искрящиеся глаза и, улыбаясь, сказала:
— А ведь я ее знаю.
— Откуда же?! — удивленно спросил Роман.
— В старых протоколах ячейки я случайно нашла ее записку и фотографию… Хорошая девушка, должно быть.
— Да,— сказал Роман.— Это была хорошая девушка.
Все замолчали.
Роман побарабанил пальцами по розовому от заката окну.
— Интересно, куда же она могла сгинуть?
Все знали, что он говорит о Фешке, но никто не ответил ему. Ребята хором заговорили о вновь организованном на хуторе колхозе.
— Какой это колхоз? Худой колхоз! — резко махнув рукой,
— Ну, трахомного и Пикулина надо выгнать. Я это дело так разумею,— сказал пастух Клюшкин.
— Зачем выгонять? Не понравится — сами уйдут,— подала голос Линка.
— Ага, жди, когда они уйдут. Уйдут, когда весь наш колхоз к чертовой матери развалят,— злобно сверкнув глазами, возразил пастух Егор Клюшкин.
— Ого! Анисим с Пикулиным крепкий корень пустили. Очень глубокий корень. Я так понимаю…— сказал Аблай.
— Все это чепуха, дорогие товарищи! — задорно подмигнув комсомольцам, заговорил Роман.— Надо нам только покруче быть на расправу. Вот Аблай говорит, что корень они тут глубоко пустили. Ну что ж! А мы попробуем вырвать с корнем. У нас, понимаешь, силы хватит! Мы люди с вами молодые, здоровые.
— Хорошие слова говоришь, Роман! Люди мы молодые, сильные, верно! — возбужденно откликнулся Аблай.
Заговорили о Епифане Окатове. Вдруг Линка, глубоко вздохнув, скорбным голосом произнесла:
— Да, жалко смотреть на него. Был человек в достатке, в силе. И вот все пошло прахом. Ходит в рваных калошах. Посох в руках. Псалтырь по усопшим читает…
— Жалко смотреть?! — пытливо приглядываясь к ней, строго спросил Роман.
— Ну да, жалко.
— Ах, вот как! Ну, этого я от вас, товарищ педагог, не ожидал. Этого я не понимаю…— сухо проговорил Роман, тотчас же спрыгнул с подоконника и направился к выходу, буркнув на прощание: — Пока, товарищи! До следующей встречи!
Подавленный и взволнованный рассказами ребят и встревоженный до глубины души последними словами Линки, Роман долго не находил себе места в неприветливой и жалкой избушке. Он был хмурым и неразговорчивым с матерью в этот вечер. Наскоро выпив кружку молока, он пошел побродить по хутору. Прежде всего его потянуло заглянуть в колхозный денник, куда две недели тому назад согнали крупный рогатый скот со всего хутора. Скот был обобществлен по приказу прибывшего на хутор районного уполномоченного товарища Нипоркина.
Скот ютился в огромном деннике, наскоро огороженном жердями в открытом поле. Хотя дело близилось к весне, в степи лежал еще снег, а по ночам держались крепкие заморозки. Роман, обойдя окрест денник, не обнаружил ни клочка сена, за исключением небольшой полуразваленной скирды прелой соломы. Перепрыгнув через прясло, Роман стал приглядываться к скотине. Согнан был в одну кучу и рогатый скот и лошади. Хоть и не очень было светло, но Роман разглядел в неверном лунном полусвете тощих коров и на редкость худых — кожа да кости — лошаденок. Скот был голодный.