Ненависть

Остапенко Юлия Владимировна

Диз стояла так несколько минут, не меньше. А потом вдруг резко выпрямилась, отдернула руку со стилетом от ладони, молниеносно развернулась, схватила со стола лежавший на нем платок, подкинула его к потолку, завертелась на месте, рассекая воздух косой, потом застыла, выбросив руку с зажатым в ней стилетом вперед. Платок тихо опустился на лезвие, растекся по нему и продолжил путь к полу двумя тонкими легкими лоскутками.

По спине Дэмьена быстро пробежала одна-единственная холодная капля. Рот полностью пересох, но он этого не замечал.

«Я умру здесь,– совершенно спокойно и уверенно подумал он.– Эта женщина убьет меня».

– Диз даль Кэлеби! – снова поворачиваясь к нему, резко сказала девушка – гораздо громче, чем следовало, если она хотела, чтобы их маленькое

свидание оставалось тайной.– Ты не знаешь меня, но мое имя не можешь не знать. Даль Кэлеби!

Дэмьен слабо покачал головой, даже не пытаясь вспомнить. Он видел и знал слишком много имен. Какой смысл запоминать, если их обладатели могут умереть на следующий же день?

– Даль Кэлеби,– прошептала девушка, снова приседая перед ним, и ее шепот, хриплый, шипящий, настойчивым червем въелся в мозг.– Даль Кэлеби. Граф даль Кэлеби. Ну вспомни. Вспомни же.

Он снова покачал головой и вдруг замер. Улыбка тут же снова зазмеилась на ее губах: она поняла. Она все понимала, все видела, хоть он и не произносил ни слова.

А он в самом деле вспомнил. Просто потому, что в памяти всплыл мужчина, чем-то похожий на Диз: те же скулы, те же глаза и, главное, те же волосы, неправдоподобно густые и оттого кажущиеся настоящей гривой, буйной и яростной, как пламя... и такой же горячей.

Хотя нет, конечно, это было не все, далеко не все. Вряд ли бы Дэмьен вспомнил этого человека даже сейчас, если бы гонорар, полученный за его голову, не был одним из самых внушительных гонораров за всю его карьеру. Ну еще бы, ведь заказчик был герцогом. Кажется, Энберрийским, если память не подводит...

– Отлично,– теперь она говорила мягко, вкрадчиво.– Значит, помнишь... Это была моя семья.– Он почувствовал, как она гладит его по волосам – не по голове, только по волосам, осторожно, почти ласково, едва касаясь.– Граф и графиня даль Кэлеби и двое их сыновей: Гэрет...– пальцы медленно вплелись в его волосы, по-прежнему трепетно, нежно, почти любя,– и Райдер...– А потом вдруг, стиснув с дикой яростью, она рванула его голову назад и ударила затылком об стену с такой силой, что у него потемнело в глазах.– Это! – И еще раз.– Была! – И еще.– Моя! Семья!!! — И еще. И еще. И еще.

Когда она рывком толкнула его голову вперед и убрала наконец руку, Дэмьен позволил подбородку коснуться груди и какое-то время сидел с закрытыми глазами, медленно и глубоко дыша. Он чувствовал, что на затылке стало мокро, и был уверен, что если бы мог коснуться его пальцами, то увидел бы на них кровь. Правда, боли не было. Совсем не было.

Он открыл глаза и увидел ее длинные мускулистые ноги, нервно меряющие шагами комнату. Заставил себя поднять голову, мгновенно взорвавшуюся вспышкой дикой боли. Диз ходила, скрестив руки на груди и закусив губу, словно раздумывая... или пытаясь успокоиться.

«Именно,– по-прежнему хладнокровно подумал он.– Она чувствует, что готова убить меня прямо сейчас, здесь... но это не то, чего она хочет. Это слишком мало: идти за мной восемь лет и теперь просто убить».

Словно услышав его мысли,– а может, в самом деле их услышав,– Диз остановилась, быстро посмотрела на пленника, вновь подошла к нему вплотную.

– Кто это был – вот все, что я хотела бы знать,– задумчиво проговорила она.– Кто нанял тебя, чтобы ты вырезал всю мою семью. Мне просто повезло – я была в пансионе... Мне было двенадцать лет, и я была в пансионе. Я еще долго не знала о том, что ты сделал... что это был именно ты. Ты думал, не стоит тревожиться из-за девчонки, оставшейся после уничтожения рода? Что она не мужчина, не воин, что она не будет мстить? Я тебя немножко удивила, да? – сказала она и громко, нагло расхохоталась.

«Удивила, Диз. Но не этим. Не этим»,– потрясенно подумал Дэмьен, не сводя с нее широко раскрытых глаз, ошеломленный ее словами. Он думал... у него за– кралось подозрение: что-то здесь не так, возможно, по какому-нибудь родовому обычаю насильственная смерть семьи лишила ее наследства или что-то в этом роде...

Месть? Ты сказала «месть», девочка? Разумеется,

я не опасался мести. Потому что за те пятнадцать лет, что я убиваю людей за деньги, никто и никогда не пытался мне мстить. В нашем мире жизнь – слишком хрупкая, а потому слишком дешевая штука, особенно когда она принадлежит тебе самому. И никто никогда не будет рисковать ею ради того, чего все равно уже не вернуть. Меня не раз пытались убить – но это были либо люди, знавшие, что за их смерть мне уже заплачено, либо конкуренты, позарившиеся на мой контракт. Но месть?.. Да ведь уже, пожалуй, несколько сотен лет люди не думали о мести – с тех самых пор, как закончилась династия Зитгиндов и под безответственной властью новых королей страна с головой погрузилась в бурлящую пучину междоусобных войн. За пять сотен лет понятия чести и справедливости вымерли, атрофировались за ненадобностью... Потому что в таком мире, как этот, надо уметь всадить нож в спину человеку, минуту назад называвшему себя твоим другом,– иначе не будешь уверен, что он не сделает этого первым. Я помню ад двадцатилетней давности, Диз, мне тогда было восемь лет, еще меньше, чем тебе в то время, когда я убил твою семью. Я мог бы кое-что рассказать тебе о воинской чести... и о том, как она убивает надежнее и быстрее подлости. Твои родные лучший тому пример. Они готовили заговор против кузена твоего отца. Ты не знала? Они решили навестить его всей семьей и зарезать ночью, вместе с женой и двухлетним сыном, единственным наследником, стоявшим на пути между твоим отцом и герцогским титулом. А вдохновителем этого плана была твоя мать, чудесная женщина. Я помню ее, Диз. Она так же хорошо владела стилетом, как ты. Я думал, мне не уйти живым из вашего дома. Так чуть было и не случилось благодаря ей. Но все это не имеет никакого значения. Я убил их, но они и сами были убийцами, а тот, кто стал причиной их гибели, всего лишь защищал свою жизнь. Не мое дело упрекать и оправдывать, а ты, конечно, можешь мне не верить, но в те времена мне иногда было трудно делать то, что я делал. И тот случай был одним из немногих, когда мне было очень легко рубить живую плоть. Они были так же дики и жестоки, как ты. Я видел в их глазах то же, что вижу сейчас в твоих. Ты достойная дочь даль Кэлеби, Диз.

Все это он сказал бы ей, если бы мог и...

И если бы сам верил в это.

Потому что эта девушка была не такой, как они, не такой, как все, кого он встречал. Потому что она отказалась от всего, что у нее было, она разрушила свою жизнь ради любви, которую он отнял у нее. Потому что для нее эта любовь была единственным, что имело значение. И то, что он видел в глазах этой девушки, в ее движениях, когда она резала себе ладонь, то, что он чувствовал в ее руках, бивших его голову об стену, не шло ни в какое сравнение с дикой яростью той фурии, ее матери, с ледяным твердым гневом ее отца, с визгливой ненавистью ее безвольных, но не менее жестоких и хитрых братьев.

То, что было в ней... оно было больше.

Они были как все. Они бы не мстили. Им такое просто не пришло бы в голову. Они были типичными представителями своего времени. Но Диз – нет. В ней крылось что-то непостижимое, первобытное, и оттого еще более опасное... и еще более странное.

Она больше, чем кажется.

Ее смех внезапно оборвался, улыбка слетела с губ, глаза потемнели. Она подняла руку со стилетом и приставила лезвие к виску Дэмьена.

– Ты ведь не знаешь, что значит ненавидеть,– чуть слышно сказала она.– Убивать и ненавидеть – это разное... совсем разное. Нельзя убивать за деньги, ненавидя. Иначе не сможешь. Не сумеешь. Мне за тебя не платили. Но я убью тебя.

Он чувствовал, как впивается в кожу сталь, и не понимал, почему по-прежнему не чувствует боли. Диз наклонила голову набок, улыбка вновь пробежала по ее губам и тут же исчезла.

– Но не сейчас,– сладостно проговорила она, и Дэмьен понял, что все остальное было только прелюдией к этим словам.– И, конечно, не здесь. У нас будет много времени... У тебя будет много времени.