Ненужная мама. Сердце на двоих

Лесневская Вероника

Поправляю и застегиваю пиджак, чтобы спрятать мокрые пятнышки на груди, которые оставила мне на память Алиса. Впервые за долгое время оборачиваюсь и наконец-то решаюсь посмотреть Гордею в глаза, но… они закрыты.

– А вы… - осекаюсь, не закончив фразу.

Растерянно изучаю мужчину, который мирно спит, сложив руки на груди и запрокинув голову. Поза неудобная, словно он отключился внезапно, и я понятия не имею, в какой именно момент. Одинцов слышал мои рекомендации? Судя по неопределенному мычанию вместо ответов… вряд ли он что-нибудь

вспомнит, когда проснется.

Лекарства Гордей все-таки выпил – и это плюс. Однако минус в том, что он по-прежнему горит. На цыпочках подхожу ближе, склоняюсь над ним и костяшками пальцев касаюсь лба.

Кипяток…

Краем глаза посматриваю на Алиску, которая ворочается и кряхтит сквозь сон, продолжает чмокать губами. Ее бы не мешало напоить. Интересно, когда у нее кормление по графику? И где детская смесь?

Разбудить бы отца… Но он в таком состоянии, что его, кажется, и выстрелом из пушки не поднимешь.

– Хм, и что мне с вами делать? – растерянно шепчу.

Глава 3

Гордей

Писк кардиомонитора пронзает слух и разрывает барабанные перепонки в лохмотья. Спасительная глухота не наступает. Звук проникает глубже, бьет в каждый орган, резонирует по венам, наполняет клетки безысходностью. Открываю рот в нем крике, но лишь хватаю губами воздух. Ловлю руками пустоту, сжимаю кулаки до хруста костяшек, который тоже не слышен – только чувствуется. Ломаются суставы, ломается сердце, ломаюсь… я.

Ее не вернуть… Прямая линия…

Я должен был, но не смог. А она мне доверилась… Все, что мне осталось, - бесконечный ночной кошмар на повторе.

Три недели кромешного ада. Единственный луч света в конце тоннеля – наша дочь. Частичка ее и… причина смерти. Люблю и ненавижу. Готов убить себя за это, но нельзя.

Придется жить… ради них обеих.

Сквозь боль и туман прорывается тонкий детский плач, и я мгновенно распахиваю глаза. Подаюсь корпусом вперед, не до конца разделяя сон и реальность, и спотыкаюсь взглядом о женский силуэт, склонившийся над детской кроваткой.

На автопилоте поднимаюсь и, с трудом передвигая ватные ноги, бреду к ней. Сегодня мой кошмар затянулся, стал почти осязаемым и обрел продолжение.

Понимаю, что она ненастоящая, но малодушно отгоняю эту мысль.

Я дико скучаю...

Я устал. Я сдох и постепенно разлагаюсь без нее… Поэтому протягиваю руку, чтобы дотронуться хотя бы во сне.

– Алиса? – с болью выталкиваю из груди ее имя. Кончики пальцев упираются в острую лопатку. Реальный контакт прошибает меня током и заставляет дернуться.

Что за черт?!

Призрак оборачивается как раз в тот момент, когда глаза привыкают к полумраку. Образ жены стирается, и я различаю черты лица девушки, которая кажется мне смутно знакомой.

– Алисе лучше, жар спадает, - кивает она с мягкой улыбкой, отступая и пуская меня к дочери. Думает, я звал ее… Пусть так.

Медленно прихожу в себя, вспоминая

события этого дня. Дотошная соседка на площадке, плачущая дочка на моих руках, незнакомка, появившаяся из ниоткуда, но очень вовремя.

– Виктория… Богданова, - восстанавливаю имя молоденького педиатра в измученном болезнью мозгу. Надавливаю пальцами на виски и массирую до ярких пятен перед глазами.

До чего же хреново! На ногах едва стою… Размяв затекшую шею, выпрямляюсь и стараюсь держать невозмутимый вид. Сложно. Хочется рухнуть, уснуть и… не проснуться.

– Все так запущено? – произносит Вика с толикой иронии, чтобы разрядить атмосферу, но в мелодичном голосе проскальзывают беспокойные интонации. Ее жалость коробит.
– Вас до сих пор лихорадит?

Включив ночник, она вскидывает руку, наводит на меня термометр, как пистолет, и целится прямо в лоб. Мельком бросаю взгляд в окно – на улице непроглядная тьма.

Который час? Впервые я так отрубился.

– Как долго я спал? Надо было разбудить, - укоризненно кидаю, пока детский врач измеряет температуру великовозрастному мужику. Свожу брови к переносице, поднимаю взгляд на инфракрасный луч – и небрежно отмахиваюсь как раз в тот момент, когда звучит сигнал.

– Тридцать семь и девять, - проговаривает одними губами, удовлетворенно кивает сама себе, а потом отвечает на мои вопросы: - Несколько часов. Если честно, я пыталась вас будить. Потом еще посудой гремела на кухне в поисках детского питания. Алиску подняла, а вас – нет, - разводит руками, в одной из которых держит пустую бутылочку.

– Извини, что так получилось. Мы тебя задержали.

– Вам помощь нужна, Гордей, - назидательно чеканит, отворачиваясь к моей крохе, чтобы проверить подгузник.
– Вы же сами видите, что не справляетесь в одиночку.

– Знаю, как раз ищу няню, но они все какие-то… ненадежные.

– Или у вас завышенные требования? – косится на меня с подозрением.
– А бабушки, дедушки?

– Мои родители живут в Беларуси. Мама приезжала после того, как… - осекаюсь на полуслове, не желая произносить это вслух. Разум не принимает. – Когда Алиска родилась, - формулирую иначе. – Без матери я бы первое время вообще не протянул. Потом она вынуждена была вернуться домой. Как только возьмет отпуск, то проведет его с нами. Допрос окончен? – неожиданно рявкаю с раздражением.

Я злюсь не на Вику, а на себя. Слишком откровенничаю с ней. Чужим людям на хрен не нужны мои проблемы, и она не исключение. А я веду себя как пьяный идиот на встрече анонимных алкоголиков. Богданова не нанималась подрабатывать психологом, но продолжает ковырять мои раны.

– А со стороны… жены?

– Мы с ними не общаемся…

Потому что мы с Алиской убили их единственную любимую дочь... Простить не могут.

– Извините, я у вас немного похозяйничала, - заметив мое мрачное настроение, Вика меняет тему.
– Можете проверить ценные вещи, - подшучивает аккуратно.