Нео-Буратино
Шрифт:
— Значит, это был только сон, а на самом деле ничего не произошло! — обрадовался Папалексиев. Его сильно беспокоило собственное душевное здоровье и то, что в последнее время он часто не мог отличить реальное от фантастического.
— Похоже, надо сдаваться в психушку. Просто пойти и полежать, просто отдохнуть, просто полежать… Вот пойду и попрошусь!
На кухне он жадно припал к крану и вдоволь напился холодной воды. «Когда это успели починить?» — подумал Тиллим, и опять ему стало не по себе. Мысли о загадочном сне упрямо роились в голове: «Черт бы побрал этот старухин дневник! И зачем я согласился его слушать? Засорил мозги какой-то чертовщиной, и теперь
Утро, надо сказать, выдалось великолепное. Солнце обливало Папалексиева золотыми лучами, щекотало ему ресницы, он же рассекал широкой грудью бодрящие воздушные потоки. Как всегда, за Тиллимом, обтекаемым спорящими воздушными массами, весело, с гамом и лаем, неслись четвероногие обитатели окрестных дворов. Вороны, безраздельно господствовавшие в воздушном пространстве над головой Папалексиева, устрашающим карканьем отпугивали от него наглых голубей и опахалами крыльев разгоняли благовония.
Подбегая к крепости, Тиллим заметил знакомую до колик в животе фигурку Бяни. Бяня был окружен толпой лощеных, сытых иностранцев, которые, оживленно жестикулируя, наводили кинокамеры на его фривольно обнаженный торс. Он принимал различные стойки и, беспорядочно размахивая руками, охотно демонстрировал падким на дешевые эффекты заморским гостям воображаемые достоинства своей щуплой фигурки. На его физиономии запечатлелось выражение самодовольного любования собственной персоной. Он весь сиял светом несказанным, а в гордом взгляде его отчетливо читалось: «Смотрите, завидуйте: у нас тут тоже крутые мужики имеются, покруче ваших!» Папалексиев иностранцев не любил. Еще издалека увидев их, он злобно огрызнулся:
— Нашу землю топчут!
Кинокамеры в их руках откровенно возмутили Тиллима. «Тоже мне, нашли, что снимать. Мало у них там, что ли, своих шутов гороховых? Мне бы такой аппарат, я бы такое снял… Да я бы фильм снял по мотивам своего романа о Беспределе!» — замечтался он.
Завидев приближающегося Тиллима, Бяня поспешно сменил роль фотомодели на привычный образ грузчика-философа, обрадованного встречей с задушевным собеседником. Устремившись к нему, Бяня заорал:
— Папалексиев, я ведь тебя раньше уважал, как бабника из бабников. Бабники — люди серьезные, перспективные, они многого могут добиться, не то что алкоголики. Из бабников, правда, можно в алкоголики перейти, но зато из алкоголиков в бабники уже не перейдешь.
— Брось орать, скажи лучше, из-за чего на этот раз подрался? — перебил Тиллим, заметив у Бяни над бровью очередную ссадину.
— Да это все она, мегера, соседка моя! Правда, я потом у нее четвертак стащил, но забыл, куда сунул после драки… Так что я там про бабников-то говорил? А-а-а! Вот! Сегодня утром я решил, что лучше быть последним алкоголиком, чем бабником. Выходит, верно говорят, что бабы до добра не доводят! — не унимался Бяня.
— Соболезную: досталась тебе соседка. Надо же так человека довести! И вообще, знаешь, Бяня, бить тебя — это вандализм, — убежденно заявил Тиллим.
— Совершенно верно. Тем более что спор наш касался искусства балета, а она… Ты представляешь, сходила в театр и считает меня неучем! Это я-то неуч! Попала в «Октябрьский» на «Лебединое…» и хвастается, говорит, что я невежда. Это я-то невежда? Посмотрела, а я — хам необразованный. Ну разве это справедливо? Я ей попытался объяснить поделикатнее, что представления такого уровня сомнительны и достойны люмпенов. Как можно посещать столь несерьезные мероприятия, когда у нас есть кладезь, сокровищница
Папалексиев, обалдевший от таких сентенций, наконец промолвил:
— Да, Бяня, бить тебя действительно большой грех. А зачем тебе четвертак?
— Как зачем? — удивился тот. — Утром выпил, целый день свободен.
— А ведь правда, — задумчиво произнес Тиллим.
Бяня вдруг спохватился:
— Ну дает! Совсем меня с мысли сбил. Я ведь к чему о бабах-то вспомнил: ты в курсе, что тебя сегодня утром иностранцы снимали?
— С какой это стати я им понадобился?
Тиллим решил, что у приятеля от съемок не все в порядке с головой, Бяня же заподозрил в помешательстве Папалексиева:
— Точно с ума спятил! Как это с какой стати? Представь себе физкультурника: бежит в выходном костюме и вопит на всю округу: «Беда! Авдотья, не надо!» Всех ворон переполошил, не то что людей. Вот я и говорю: все беды из-за баб!
Этого Тиллим никак не ожидал услышать и буквально лишился дара речи. Тут Бяня заметил, что его персона вновь попала в объектив заморских кинолюбителей, и решительно отодвинул в сторону Папалексиева, загородившего обзор, вполголоса пояснив:
— Тихо, меня снимают.
Голова у Тиллима кружилась, перед глазами все прыгало, но, отходя от Бяни, он неожиданно для себя рассеянно произнес:
— Твой четвертак спрятан в сапогах соседки.
— А ты откуда знаешь? Я приду домой — проверю, правда ли это… Ах да, ты же телепат! Вот я и узнаю твои способности в экстрасенсорике. Я, кстати, тут такую книжку достал по астрологии, один мужик пишет…
Тиллим уже не слышал Бяниных откровений. Обогнув вокруг Петропавловку, он шел по направлению к Малой Невке, хотя ему было все равно, куда идти, лишь бы отвлечься от общения с Бяней. Внезапно его посетило желание размяться, выкинуть какое-нибудь коленце. Выбрав уединенный двор, Папалексиев стал крутиться на одном месте, подпрыгивать, то и дело выкидывая в воздух ноги и размахивая руками. Он даже попытался сесть на шпагат, да с непривычки так неуклюже растянулся, что подвернул ногу.
— Пообщаешься с таким атлетом — сам станешь на него похож, — проворчал Тиллим и, хромая, не спеша поплелся домой.
Дома его ожидало виртуально-реальное видение невыспавшегося Левы. Он назло всем гремел на кухне посудой, переставляя ее с места на место, изображая материализовавшийся полтергейст и пытаясь одновременно вскипятить чай и поджарить яичницу. Услыхав знакомые шаги, Лева устремился на звук. В коридоре произошла встреча с Тиллимом. Сблизившись, они злобно уставились друг на друга, словно два бойцовских петуха. Затем, исчерпав энергию испепеляющего взгляда, Лева полушепотом выпалил: