Нео-Буратино
Шрифт:
Выскочив на платформу как ошпаренный, Папалексиев опустился на ближайшую скамейку. «Та-а-к… Стоп! Какая еще собака? Кто оказался женатый? Никакой дачи у меня никогда не было! Спокойно. Никого не трогать. Руки в карманы». Он отдавал себе приказания, пытаясь отгородиться от наглого вмешательства в его собственный мыслительный процесс. Он и так все последнее время тщетно пытался совладать с болезненным растроением личности, чреватым Бог знает какими последствиями, а теперь в него без спросу мог вселиться любой прохожий, стоило только случайно с ним соприкоснуться. Пребывая по этому поводу в полной прострации, Тиллим не мог
Пока Папалексиев копался в себе, подошел пригородный поезд, и какой-то запыхавшийся, нагруженный поклажей садовод со словами: «Подвиньтесь, пожалуйста!» — основательно потеснил Тиллима, усевшись вплотную к нему и разместив вокруг многочисленные мешки с плодами приусадебного хозяйства. Тиллим опять почувствовал, будто кто-то приставил ему чужую голову: «Не забыть бы про яблоки, а то сегодня уже чуть в электричке не оставил: с этим садоводством совсем голову потеряешь». Папалексиевский мозг пронзила безумная мысль: «Интересно, у нас сейчас одна общая голова или две разных?» В этот момент он посмотрел под ноги, туда, где стояла авоська с яблоками, и заметил, что мужик тоже нервно поглядывает на нее. «Как есть хочется, а Марья там пельмешки готовит, первоклассные у нее пельмешки. Надо поторопиться», — подумал садовод, пробудив у Тиллима зверское чувство голода. Тиллим вспомнил, что с утра ничего не ел, и почти физически ощутил благоухание Марьиных пельменей. Он встал со скамейки и направился на этот сытный дух, а дойдя до метро, спохватился, что никакой Марьи он не знает и несет чужую авоську. Тогда он поспешил вернуться на платформу, но пострадавшего дачника там уже не оказалось.
Папалексиев тяжело вздохнул, втянул голову в плечи, спрятал руки в карманы и, готовый к любым неожиданностям, поплелся куда глаза глядят. А глаза его искали, где бы перекусить. Он даже увидел в этом намерении шанс найти выход из сложившейся ситуации: «Заморю червячка, отвлекусь и на сытый желудок что-нибудь придумаю». Не утруждая себя долгими поисками, Тиллим подошел к первому же крикливо оформленному киоску заморского общепита и встал в очередь. Желающих вкусить американообразной еды было немало, однако Тиллим довольно скоро продвинулся к окошку. Просмотрев меню, среди разного рода чизбургеров, фишбургеров и прочих булок со всякой всячиной он выбрал гамбургер, привлекший его внимание начинкой из мяса и большими размерами. Зато, глядя на продавца, Тиллим подумал: «Вот уж с кем я бы ни за что не соприкоснулся!»
Этот типаж вовсе не вызывал у него доверия. Чем внимательнее Папалексиев его разглядывал, тем сильнее утверждался в мысли, что прикосновение к подобному существу чревато как минимум потерей аппетита. Это был коротко стриженный верзила с красным лицом, лоснящейся шеей и пухлыми розовыми руками. Во всем его облике чувствовалась пресыщенность, доходящая до показного отвращения к самому запаху мяса и булок. «А ведь ты наверняка одними гамбургерами питаешься!» — думал Тиллим, пристально глядя в воровато бегающие глазки, которые отражали сложную работу мозга торгового работника, усиленно размышляющего над тем, как общипать очередного клиента.
Видимо, взгляд
— Дядь, а дядь!
Папалексиев вздрогнул, оглянулся. Рядом с его столиком стоял мальчик лет десяти и жалобно просил:
— Оставьте половинку гамбургера — я очень голоден!
«Жалко, совсем еще пацан, а жизнь заставляет попрошайничать. Брошен на произвол судьбы!» — подумал Папалексиев, и лицо его вдруг просветлело.
— Слушай, я тебе яблок дам, целую авоську!
Он обрадовался, что чужие яблоки не будут съедены вероломно, а напитают витаминами растущий организм обездоленного ребенка.
Дитя же невозмутимо ответствовало:
— Не-а! Я мяса хочу.
Папалексиев удивился: «Разборчивый парень попался! — но тут же сообразил: — Да может, он несколько дней не ел — что ему эти яблоки, а в мясе вся сила!»
Стоя в очереди, он размышлял о нищете. Его волновали скитающиеся массы народа, которые вынуждены побираться по помойкам и благотворительным столовым в поисках черствого куска хлеба насущного. Папалексиеву было жаль этих людей, и он изо всех сил старался им помочь. Особенно тяжело ему было видеть нищих детей, еще не успевших накопить сил для честного труда, а уже вынужденных стоять с протянутой рукой, расплачиваясь за чьи-то грехи. Нагнувшись к своему подопечному, Тиллим участливо спросил:
— Где живешь-то?
— В Купчине, в подвале.
— Один?!
— Один живу, давно уже.
— Так страшно ведь! А может, у тебя и родителей нет?
— А родителей у меня нет. Умерли они. Я их никогда не видел. Я сирота. Круглый. Некому обо мне заботиться, — как-то заученно и без малейшей доли артистизма отрапортовал мальчик, при этом в его васильковых глазах появилась едва заметная лукавинка.
Тиллима это покоробило: он вспомнил хитрые глазки пройдохи, торгующего в киоске. Тем временем очередь уже подошла, и легкий на помине торговец услужливо спросил:
— Что угодно?
Папалексиев засуетился и, не глядя на него, мучительно выдавил из себя:
— Да вот, я парню… Дай один хот-дог и колу. Жалко беднягу.
Он увидел пухлые руки, записывающие заказ, услышал голос человека в киоске:
— Пять тысяч.
По тону Тиллим понял, что тот ухмыляется, и внутренне возмутился: «Вот скотина! Ребенку есть нечего, а ему смешно». Он протянул в окошко десять тысяч, дождавшись сдачи, нервно скомкал ее в кулаке, затем, испытывая новый порыв жалости, другой рукой ободряюще похлопал мальчугана по плечу:
— Не грусти, парень!
Телепатический дар тотчас напомнил Папалексиеву о себе целой обоймой мыслей бедняги, среди которых была и такая невинная: «На что б его еще раскрутить?» Впрочем, мальчик творчески развил ее вслух:
— А кто-то мне еще яблоки обещал…
Еле сдерживая злость, Тиллим обратился к начинающему аферисту:
— Слушай ты, сказочник, сирота казанская. Значит, некому о тебе, бедном, заботиться? Грешно при живых родителях такое говорить, да и вообще врать нехорошо, пионер!