Шрифт:
Роман Подольный
НЕОБХОДИМАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ
Вечер был мой, только мой. Все они собрались здесь из-за меня, ради меня, для меня. Сколько раз я повторял это себе! Не помогало. Да, каждый тост на банкете был за мое здоровье, или за мои успехи, или за мое перо, или... Правда, за мой талант у них хватило деликатности не пить. А сейчас все позабыли про меня, болтают, шутят, ухаживают - равные среди равных, таланты среди талантов, - и что им тот, кто собрал сотню людей в зале для редакционных совещаний! Профессора и заслуженные артисты, главные инженеры и знаменитые писатели - им было хорошо друг с другом...
Я
Волосы неправдоподобно сивого цвета, усы, видные даже со спины, - наш замглавного. С кем это он?
А замглавного говорил - вернее, рассказывал:
– Рядовой литсотрудник. Даже не рядовой. Бездарнее его я у нас не знаю. У каждого ведь есть хоть проблески... Такой банкет?.. Ну, при его связях чего не добьешься. Представляете - пришли пять академиков. Темы? Темы он находить умеет. Только поэтому и держим. Да и тронь его попробуй. Сами видите!
– он ткнул локтем в сторону зала.
И вдруг я испугался, что сейчас он обернется и обнаружит, что я все слышал. Ведь все это было обо мне. И все было правдой.
Опрометью обратно в зал.
Ага, Ира Панченко здесь! Как я ее раньше не заметил? Первая балерина мира! А все-таки помнит, кто ее свел с Улановой... Толя Глазков разошелся. Читает ей стихи. Ну кто подумает, что это ему крупнейший математик США прислал телеграмму... Как там было? Я еще с этого начал статью в "Комсомолке"...
"Дорогой профессор Глазков! Я потратил десять лет жизни на решенную ныне вами проблему. Я полагал, что человеческий разум слишком примитивен для нее. Счастлив; что оказался не прав. Когда бы вы ни приехали в Нью-Йорк..."
А в деканате в ту пору деловито решали, можно ли принять данную работу студента третьего курса А. Глазкова в качестве зачетной - как же, ведь она была написана не на заданную тему. Впрочем, о последнем я не писал... Сейчас-то он действительно профессор. А когда мы только познакомились, такой был парнишка - восьмиклассник. Помню, академик Панкратов удивлялся, зачем я привел к нему этого мальчика.
...Что-то я пропустил. Мои гости уже несколько минут как молчали и смотрели в дальний правый угол. Там, у высокого ящика размером со стенной шкаф, возился директор института кибернетики. Разошлись фанерные створки, и мы увидели за ними небольшую нишу в человеческий рост и над нею темный экран с цифровой шкалой сбоку.
– Сюрприз!
– объявил кибернетик.
– Я знал, друзья, что на вечер в честь нашего Георгия соберутся самые разнообразные, но очень талантливые люди. Счастливый для нашего института случай - мы ведь как раз создали машину для объективной оценки таланта. Не буду вдаваться в подробности, но прикидочные эксперименты показали, что машина как будто справляется с задачей. Сегодня здесь пройдет ее государственное испытание. Кто хочет первым принять в нем участие?
Я рванулся вперед.
– Разрешите мне как юбиляру... Давно я не видел такого растерянного лица. Кибернетик торопливо загородил мне дорогу.
– Погодите, погодите, - пробормотал он. И тут же, оттесняя меня в сторону, вырос рядом один из первой тройки, побывавшей на Марсе, - Валя Тройнин:
– Уж дайте мне.
– И решительно занял место у аппарата.
Пока ассистенты возились с ним, сзади выстроилась целая очередь.
Это было невежливо, в конце концов. Я юбиляр, они здесь ради меня, машина благодаря мне... И вдруг я понял. Все эти люди, герои моих заметок, статей и очерков, мною прославленные, мною воспетые, не считали, что я им ровня. Для них, талантов, я был только милой посредственностью. Но им-то я нравился. Они жалели меня. Случайность командировок в череде суточных, проездных и квартирных сталкивала меня с этими людьми, вводила их фамилии в репортажи и очерки. А потом вступала в действие необходимость. Необходимость сделала авиамоделиста конструктором ракет, победителя школьной олимпиады - академиком, повара Мишу - вот этим самым кибернетиком, доктором наук, директором института.
Я смотрел на кибернетический агрегат, на нишу; в которой сменяли друг друга гости, на экран, где плясала кривая.
Вот ее высшая точка остановилась против семидесяти.
– О, - сказал кибернетик, - отлично, дорогой профессор, ведь все, что больше двадцати пяти, уже талант. Конечно, соотношения здесь условны, но...
У академика кривая прыгнула до восьмидесяти двух, у композитора - до сорока девяти, подскочила до семидесяти шести у балерины и дошла только до четырнадцати у писателя.
Они веселились - все, кроме писателя. Интересно, неужели я выгляжу сейчас таким же мрачным?
– А сколько у вас?
– теребила кибернетика Ира Панченко.
– Восемьдесят четыре, - краснея, ответил он. И тогда меня прорвало. Я вытащил из-за столика стул, вышел с ним на пустое пространство почти перед аппаратом, повернулся к гостям. Сел на стул верхом и заговорил.
Говорил я, конечно, вежливо и нежно. Что мне оставалось?
– Ребятки, - сказал я двум "марсианам", стоявшим поблизости, - прощенья мне надо у вас просить. Вы были мне только предлогом, челябинские юные космонавты. Я приехал в командировку в ваш город потому, что туда из Одессы переехала Люба.
– Мои мысли прыгали.
– В Одессе-то я открыл школу, где вообще учились одни таланты. Помню, долго пришлось в этом убеждать и учеников и учителей. Вот академик Забелин стоит, он из этой школы как раз.
– И я тоже, и я, - отозвались голоса из разных концов зала.
– А мы?
– спросил "марсианин".
– Помню, мы сами удивлялись, что все трое из одного кружка юных космонавтов...
– Кружок-то у вас был, честно говоря, не лучше и не хуже других. Стандарт. Писать не о чем. А надо ведь. Я и стал придумывать всякие фокусы.
– Так уж и фокусы! Те упражнения, что вы предложили, сейчас повсюду используются. И с приборами вы хорошо придумали...
Но я уже повернулся к Мише-кибернетику:
– Помнишь, Миша, барнаульский ресторан? Какой у вас там был мускат! Нет, правильно я сделал, что командировку продлил. А оправдаться чем-то надо было. Вот мне и пригодился повар-изобретатель. Как говорится, не отходя от кассы. Помнишь, что ты там мудрил с цыплятами табака?
– Так вот в чем дело?
– расхохотался Миша.
– А мне после твоей статьи Крюков из комитета по изобретениям написал. И пошло дело, завертелось. Сам не заметил, как готовить разучился. До сих пор не успел опомниться!