Шрифт:
Роман Подольный
Скрипка для Эйнштейна
Телефонный звонок.
– Леру!
– Ошибка.
Телефонный звонок.
– Юлю.
– Извини, Лева, я жду очень важного звонка.
– Николая.
– Сейчас позову.
Брат берет трубку и говорит, говорит, говорит.
Я показываю ему кулак. Не обращает внимания. Кончил разговор. Ушел в свою комнату.
Я сижу у телефона. Ведь сегодня в "Комсомолке"... Это мог сделать только Витя. Значит, он в Москве.
Собственно
Я помню Витю столько же, сколько себя. Лучший Друг старшего брата. У одного костяшки на правой разбиты - значит, у другого скула рассечена. Но - ничего. Будто так и надо. У одного двойка - и у другого. Прогуливали вместе. И в классном списке фамилии рядом. Потом уже, классе в восьмом, Николай вырвался. Призы на олимпиады. Курсы при МГУ. Физмат.
– Завидую!
– сказал Витольд, засыпавшийся на экзаменах.
(Мне всего было двенадцать лет, что я понимала, пигалица, но тогда в первый раз это слово меня обожгло. А сколько раз я его слышала раньше...
Помню:
"Люди в кино идут, а мы на уроки. Завидую. Пошли, Коля?"
"У людей змей летает. Завидую. Сделаем, Коля?"
"С какой девушкой парень идет! Завидую. Познакомимся, Коля?"
Отец бывал в командировках, мамы давно не было, Коля таскал меня за собой.
"Ну сестра у тебя! Не завидую", - говорил Витольд время от времени.)
– Завидую!
– повторил Витольд.
– У соседей папахен на Севере три года проработал, "Волгу" купил.
– Пока, пацанка!
– кинул он мне.
– До встречи через три года, Николай. Я уже завербовался.
– Легкий парень, - сказал отец. Непонятно сказал. То ли в осуждение. То ли...
Потом Витя приехал. Затискал Кольку в объятиях. Хлопнул меня по плечу. Стал рассказывать про парня с зимовки.
– Йог, настоящий йог. Час на голове стоит. Два - стоит. Завидую. Он еще и животом шевелить умеет.
– Как с автомобилем?
– весело спросил Николай.
– Скоро покатаешь?
– Автомобиль?
– Витя удивился.
– Ах, да! Так я ж его давно купить могу. Неинтересно. Вот у нас один парень в шахматы... по переписке мастером стал. Завидую!
– Сильно завидуешь?
– Не очень. У меня уже первый разряд. А вот Трофимов у нас на стометровке в десять и пять десятых укладывается. Завидую.
– Как решил с институтом? Куда поступать будешь?
– озабоченно спросил Николай.
– Вспомнил! Да, я в этом месяце до отпуска должен последние экзамены на заочном мехмате сдать. Вступительные у меня в Магадане приняли, а потом в год по четыре семестра укладывал.
– Кому?!
– Николай откровенно любовался товарищем.
– Да тем, кто на зимовке на следующий срок остался. Сколько сделать можно! Я вот не выдержал. Москвичам позавидовал.
– Легкий парень, - сказал отец. Осуждения в его голосе теперь совсем не было.
Он исчезала завидуя кому-то, и появлялся снова, продолжая завидовать, но уже кому-то другому. У аэродрома его охватывала зависть к уезжающим. У кинотеатра - к зрителям. У ресторана - к тем, кто сидит внутри.
– Ка-акого они цыпленка табака едят. Пойдем, ребята!
– Юлька молода еще, - возражал Николай.
– Молода! Завидую. Сколько ей еще жить-то! На семь лет больше нас, а если еще учесть, что женщины дольше лямку тянут...
Он завидовал - не обидно ни для себя, ни для других - всему. Хорошему стихотворению и замшевому пиджаку. Значку альпиниста и портрету в газете. И сам печатал стихи. И тут же переставал их писать. А замшевый пиджак надел два раза. Значок альпиниста он даже получать не пошел. "Мой же он", - пожав плечами, объяснил нам с Николаем.
Но однажды Николай вместо "молода еще" сказал: "Что ж, пошли". И мы ели этого самого цыпленка и пили какую-то кислятину.
– А сестра-то у тебя, - вдруг сказал растерянно Витольд, - завидую...
– Заведи себе, - засмеялся брат.
Но Витя не принял шутки. Он прикусил губу.
Я испугалась. Он ведь всего умеет добиться. Я его полюблю. Он на мне женится. А потом чему-нибудь еще позавидует. Чьему-нибудь мужу. Китобою. Разведчику. И влюбится. Уплывет, Исчезнет. Не хочу!
Надо пошутить. Сбить тон. А то вон Николай уже серьезное лицо сделал.
– Вить, а есть на свете кто-нибудь, кому ты никогда не завидовал?
– Дай подумать, - он не отводил от меня цепкого взгляда - ...Нет! Всем завидовал.
– И несчастным влюбленным?
– хмуро спросил Николай.
– Так они же стихи пишут! Сонеты, как Шекспир. Поэмы. Завидовал!
– И калекам?
– Да. Иногда. Испытание! Вынес ли бы я? Болезнь, муку, страдание... Они знают. Я - нет.
– ...И этим лабухам, что для пьяных играют?
– Господи! Конечно! Они ведь столько видят всего. Бальзак бы им позавидовал, не то что я.
– А тому, что они музыку понимают?
– спросила я.
– Да нет, пожалуй. Они - музыку, я - шахматы. Слуха нет у меня и не надо. Этюд Рети им, понимаешь, покажи - посмотрят, как баран на новые ворота. И - будто так и надо. Точно музыка вправду выше шахмат. Дискриминация! Каждому - свой вид любви. Как это у Маяковского: