Необъявленная война

Фрейфея

Но злобный нрав, как и у большинства из нас, долго не позволял Арахниусу жениться. Женщины просто бежали от него, как от чумы. Я не знаю, когда ему пришла в голову столь преступная мысль, и как долго он ее вынашивал, только он сделал то, что сделал. Ты сама всё поняла. Добавить нечего. Он заставил Клариссу наделить его и всех его потомков даром производить на свет только мальчиков, как единственных хранителей крови. Арахниус отчаянно желал сделать их похожими на себя, на истинного Малфоя, и благодаря алхимии у него это получилось. Только ему и в голову не пришло, что почти всем его потомкам придется заплатить.

Сейчас я не могу рассказать тебе всё до конца, только жажда обладать женщиной, используя ее слабую волю, заставила его быть неограниченным в своих желаниях. За семнадцать лет до своей смерти он успел оставить тринадцать детей, законных и даже незаконных, с радостью признавая их перед собственными женами.

Так или иначе, до смерти Арахниуса проклятие давало о себе знать лишь частично и в том, что все мальчики росли, действительно, истинными Малфоями: высокомерными, самоуверенными, расчётливыми, до совершеннолетия любившими только себя и остававшиеся холодными по отношению к слабому полу. Как сам предок и его самовлюбленный брат. Тогда Арахниусу это не показалось подозрительным. Кларисс в точности исполнила его «просьбу» в превосходной степени, оставив — на будущее — некоторую склонность к безумию.

Но со смертью предка проклятье стало проявлять себя в полной мере. Когда старшему из сыновей исполнилось восемнадцать, случайно выяснилось, что он, вроде как, ущербен. Кроме того, было и еще кое-что, о чем я не готов тебе сейчас рассказать. И опять это не показалось странным, пока через сотню лет не приобрело пугающие масштабы.

К тому времени, как Малфоям стало понятно, что дело не в истощенной магии или физическом недуге — мы прокляты, волшебницы уже не было в живых. Лишь она могла отменить заклятье, поэтому Николасу ничего не угрожало, но он, следуя собственным убеждениям, открыл одному из потомков его смысл. Тем более, Кларисс перед своей смертью раскаялась. Воистину, она была умнейшей из женщин! Она хладнокровно отомстила, и эта месть грозила стать особенной. Поэтому все попытки увеличить род за счет рождения мальчиков не приносили желанных результатов. И не все мои предки были склонны заводить детей, как коллекционеры. Так постепенно, учитывая безумие, проклятие, болезни и прочие вещи, лишающие даже обычных волшебников жизни, Малфоев осталось лишь двое.

Драко замолчал. Он отвергал глаза Грейнджер, он видел, он топил в них бурю эмоций. И столько же переживаний.

— Но если Кларисса все-таки раскаялась, она не могла не сказать, как все отменить! — с энтузиазмом предположила Гермиона и, пораженная еще одной догадкой, вскочила с места. — Вот откуда эти руны!

— Твой ум — просто наказание какое-то, — раздраженно заявил Драко и продолжил: — Возможно, Фламель обманула нас. Это не сработало ни разу.

— Это странно, она не была такой…

— Была. Боль, причиненная ее семье, оказалась сильнее раскаяния.

Гермиона изучала красивое, немного измученное лицо, и теперь ничего уже не хотела знать, кроме одного:

— Я прошу тебя, пожалуйста, скажи мне… Что там...

Драко глубоко вздохнул и негромко, срывающимся голосом, признался:

— После смерти паука рожденный по крови сын, через одного, будет проклят, и в каждом поколении не менее одного, поразив тем самым первого и последнего из рода.

— И почему все проклятья такие запутанные?! — возмутилась Гермиона. — Паук это, конечно, Арахниус, только Кларисса сошла с ума. Наказать первенца — расчётливо, тебя — жестоко, каждого второго — смертельно для рода. Драко, я опять не понимаю, ты проклят, но ты не умираешь?

— Нет, — сухо произнес он.

— Так что с тобой не так?

Гермиона подошла к нему совсем близко, боясь упустить самое важное. То, с какой болью и отчаянием он ответил, говорило лишь об одном — это мучает его незаслуженной пыткой:

— Я — пустой.

— Пустой? — Гермиона не уловила смысл.

— Я не могу иметь детей. Я бесплоден.

Наступившая тишина казалась не просто тяжелой — трагичной.

Драко всё пытался понять, о чем думает Грейнджер, почему не уходит, почему так чертовски долго молчит!

Гермиона стерла со щеки внезапно вырвавшуюся слезу, положила руки на поникшие плечи Драко и стала целовать любимые губы, глаза, щеки…

— Это неважно, — шептала она, — я хочу быть с тобой.

Хочу. Быть. С тобой. Единственное, что сейчас стало важным для Малфоя. Стало отражением его собственного желания. Противоположностью его боли.

И страхов.

Со стоном отчаяния он подхватил Гермиону на руки и, целуя в мягкие отзывчивые губы, направился в спальню. Бережно вернул на пол прямо у кровати. Страсть, боль, потребность наполнили комнату вместо воздуха.

Малфой с силой прижал Гермиону к стене и рванул края блузки так, что пуговицы отлетели в стороны, рассыпавшись по паркету маленьким градом. Одним движением Драко с треском разорвал белоснежный бюстгальтер и сильные руки жадно прильнули к груди, пропуская возбужденные соски между пальцев.

— Я хочу быть с тобой, Гермиона…

Опять… Ее имя. Так необъяснимо. Потому что легко. Естественно. Ласково.

И желанно…

Драко впился губами в губы, ощущая вкус каждой секунды их близости. Его рука смело заскользила по внутренней стороне бедра вверх, стараясь дотронуться до скрытой бельем плоти.

Чтобы погладить ее.

<