Необычайные приключения Кукши из Домовичей. Сигурд победитель дракона. Повести древних лет
Шрифт:
Приходила пора общим умом решить, как разбиться для летнего труда. На вече Доброга предлагал выбор. Одним следовало остаться на месте, засеять огнище и разведать зверовые ловли около первой заимки. Другие должны были подняться вверх по реке и там присмотреть места. Им же поискать, нет ли ходов и переволоков в сторону Новгорода. А третьим плыть вниз до неведомого устья.
Ватажники спокойно и уверенно обсуждали общие дела. Они снялись из Новгорода, поверив Доброге на слово. Это слово сбылось. Все были сыты, ватага накопила копченого мяса и рыбы. Успели поднабрать пушнины и птичьего пуха. Ставров приказчик сосчитал
Ныне ватажники уверенно глядели вперед. Даже неудачливые бобыли и те парни, которых звали в Городе сопливыми ребятами, глядели боярами, вопреки перелатанным усменным кафтанам, драным, закоптелым шапкам и раскисшим сапогам.
Они почитали своего старосту и не равнялись с охотником-умельцем, но каждый соображал про себя: «Четыре охотника за две или за три зимы сумели собрать большое богатство. И я буду стараться, есть над чем». Порой они подшучивали над Ставром — мог бы еще больше запросить боярин за снаряжение ватаги, не обманулся бы…
Вече внимательно слушало Доброгу, который говорил о новых трудах ватаги:
— Кто останется, с того спросим хлеба и всего зимнего запаса. Им работать на огнище, не щадя себя, наловить бобров и навялить рыбы. Им отыскать борти и набрать меда. Нужно найти горькие ключи, чтобы варить соль. Искать в болотах железную землю и построить на зиму теплое жилье. Тем же, кто пойдет вверх и вниз, тоже большие труды!
Как всегда, ватажный староста жестко стелил. Он откашлялся и повел речь о том, что повольники забрели на новые земли не случайными бродягами. Не получится добра, если каждый будет думать лишь о том, чтобы поскорее разбогатеть и вернуться домой. Доброга предлагал навечно завладеть ничьей рекой и построить не временную заимку, а новгородский пригород и жить в нем по Новгородской Правде, а не как лесные звери! В новый пригород не пускать старых бояр! Сами повольники сумеют быть боярами не хуже городских! Быть пригороду, и под него поставить всю реку с верховьями и низовьями!
Меткие слова доходили до сердца ватажников, и им казалось, что они сами так думали. Кругом них теснился дикий Черный лес с болотами и безлюдными чащобами, поднималась безымянная река, заливая берега, а они кричали, гордясь собой:
— Быть тому! Так сделаем!
Доброга лелеял свою мечту в лесах долгими зимними ночами, под свист вьюги и под волчий вой. Он мечтал о новой вольности на новых землях. Наконец он открылся, и его никто не осудил. Он мечтал не о своем благе, но об общем.
Утренняя заря светлая и веселая. От одного слова «утрянка» на душе делается хорошо. Все птицы встречают утрянку песнями, а вечером и ночью поют редкие птицы.
Но для человека все же самое сладкое время приходится на вечерние зори. И любовные песни, и речи человека звучат вечером, а не утром.
Пал на огнище разбился на костры, дотлевали толстые кряжи и пни. В сумерках кучи углей рдели, как в печных жерлах. Запоздалое пламя струилось красными ручьями. Сытые огни не бегали, а ползли. Пал утомился и дремал.
Одинец сидел на высоком берегу. Рядом с крупным мужиком Иля казалась ребенком. Одинец молчал. Он уперся локтем в колено и воткнул в бороду кулак. Длинные волосы упали на лоб и закрыли глаза. Иля сочиняла песню и мурлыкала, как сытая кошечка. Она ладила себе
— Слышишь, любый?
Он слышал. Он чуть покачивался, идя следом за тихой песнью.
На реку падали птичьи табуны. Вместе с водой плыли темные стаи гоголей, чернеди, крохалей. В сутемках как льдины белели пары строгих лебедей.
Доброга и Заренка тоже сидели на берегу. Девушка строго спрашивала ватажного старосту:
— Поклянись Землей, что ты не говорил водянице лебединых слов!
Доброга смеялся:
— Не было того. Я и слова-то не знаю.
— А видел их? Признайся!
— Видел.
— Какие они?
— Найдем тихое озеро, выберем лунную ночку, сама увидишь.
Девушка рассердилась:
— На что мне они? — И опять взялась за свое: — Поклянись!
Доброга убеждал девушку, как дитя:
— И чего они тебе дались? Что тебе в них? Любушка моя, ты сама лучше всех водяниц. Ты и красива, и в тебе живет живое сердце, а в водяницах только видится.
— Но почему же ты, как только проснулась вода, начал кашлять, точно прошлой осенью? Твоя водяница проснулась и сушит тебя.
Чего не сделаешь, чтобы успокоить любимую! Уважаемый людьми ватажный староста, простому слову которого свято верил каждый повольник, торжественно поклялся девушке, что на нем нет водяного зарока. Хворь же у людей бывает. Солнышко прогреет тело, и болезнь пройдет.
Доброга увел вниз по реке почти пять десятков повольников. Они плыли на трех расшивах и в них спали. Из дернин были устроены очаги, чтобы готовить горячее на ходу.
Река разлилась широко. В петлях она била и рвала берега, на которых без конца и края толпится Черный лес. На каждой расшиве сидел свой выборный староста. Парни, которые зимой шли дозорными, выбрали Одинца.
Сувор и Радок не узнавали в Одинце своего былого друга. До убийства нурманна он был горяч и скор на руку, любил меряться силой и в одиночном бою, и в общем, стена на стену. Каким он был прежде, не просто отдал бы он Доброге Заренку. А вот теперь согласился, сам взял себе Илю и на ватажного старосту зла не имеет.
Одинец прежде всех брался за тяжелую работу и последним ее оставлял. Другие трудились с отдыхом, а он был как железный. Ватажники научились почитать его за труд и за скупое, веское слово. Его ровесников старшие звали парнями и малыми, а Одинца окликали лишь по имени.
Расшивы шли вниз от Доброгиной заимки, как называли свое первое пристанище ватажники, без отдыха четыре дня. Одинец старался перенять у Доброги его мастерство чертить на бересте. Сидя на корме своей расшивы, он рисовал речные петли и отмечал притоки. Понемногу получалось. Что же, и Доброга не в один день научился. Эх, Доброга, Доброга!.. Одинец сказал себе, что у него с Заренкой не любовь была — детская забава. И все тут. Он не хотел думать другое.