Необычайные приключения Робинзона Кукурузо и его верного друга одноклассника Павлуши Завгороднего в школе, дома и на необитаемом острове поблизости села Васюковки
Шрифт:
Как хорошо, что Ява говорит «мы», «нам», что он не отделяет меня от себя. Он знает, что мне всегда хочется всё делить с ним поровну — и радости и печали.
До позднего вечера пробыли мы с Явой на реке возле лодки…
И вот наступил день, великий день первого в нашей жизни экзамена.
В школе празднично и торжественно, как во время выборов (у нас и агитпункт и избирательный участок всегда в школе). В коридорах постелены дорожки, на окнах цветы, стол в классе накрыт красной скатертью. Даже плакат висит в вестибюле: «Добро
Девочки в белых передничках, хлопцы непривычно умытые и причёсанные.
Входим в класс. В груди холодно, как перед прыжком с вербы в реку. Садимся. Каждый за отдельную парту. Списать — и думать нечего. Звенит звонок.
Заходит Галина Сидоровна, с красивой причёской, в шёлковом платье. За ней движется Николай Павлович, учитель географии. Он у нас на экзамене ассистент.
Галина Сидоровна становится у доски, сжимает руки, словно сейчас петь будет (она, видно, тоже волнуется), и говорит:
— На первой странице каждый напишите: «Экзаменационный диктант по русскому языку ученика, ученицы пятого «Б» класса Васюковской средней школы» — и свою фамилию.
Мы задерживаем дыхание, склоняем головы, пишем.
Экзамен начался.
Ученики сопят, перья скрипят.
Пот течёт мне за воротник праздничной рубашки. Ох, и мука адская этот экзамен!..
Наконец — всё!
В полном молчании мы выходим из класса. Идут все вяло, еле ноги тянут — как после двухдневного пионерского похода.
Я подхожу к Яве:
— Ну как?
Он только рукой махнул. По всему видно, что дела у него плохи. Все надежды теперь на маму-депутата и на те инстанции, которые требуют от учителей план по пятёркам.
Давно уже можно идти домой, но все толпятся возле школы и не расходятся. Каждому не терпится узнать, как же оно там, как написалось. Галина Сидоровна закрылась в классе с Николаем Павловичем — проверяют.
И даже школьный пёс Собакевич, который всегда носится по двору вместе с нами, сейчас присмирел и сидит у дверей — вроде тоже переживает.
Уже дважды Николай Павлович выходил на крыльцо покурить и говорил:
— Чего вы? Идите домой. Всё равно сегодня ничего не скажем. Завтра утром приходите.
Потопчемся мы немножко, двинемся к воротам. Потом глядь — кто-то остался.
«Ага, — думает каждый, — он останется и узнает, а я как дурак дома сидеть буду. Нет!»
И назад. Сперва тихо было, потом девочки «классы» на земле понарисовали, запрыгали на одной ноге, хлопцы в пятнашки завелись. Всё-таки время не так долго тянется.
И вот наконец двери отворились, и на крыльцо вышла Галина Сидоровна. Все — сразу к ней. Хлопцы молчат, а девочки, как сороки:
— Галина Сидоровна, ну скажите! Галина Сидоровна, ну пожалуйста! Галина Сидоровна, дорогая!
Галина Сидоровна отрицательно головой мотает: «Завтра, завтра», да разве отцепишься.
— Галина Сидоровна, ну хоть намекните!
Улыбнулась
— Хватит уже, хватит вам. Успокойтесь. Отметки огласим завтра на родительском собрании. А вообще все перешли в шестой класс… Все, кроме…
И на Яве взглядом остановилась:
— Все, кроме Реня. Тебе, Рень, придётся ещё раз писать. Осенью. Переэкзаменовка у тебя. Написал ты диктант даже не на двойку, а на единицу. Сам виноват — сколько раз я тебе говорила…
Мне больно было смотреть на Яву. Он стоял бледный, с опущенной головой.
Эх ты, мама-депутат! Эх вы, инстанции, которые требуют пятёрок!
Я никогда не видел Яву, всегда независимого и насмешливого, таким униженным, жалким и одиноким. Были все — весёлые и счастливые, что перешли в шестой класс. И был он — один со своей переэкзаменовкой. Я боялся, что он вот-вот заплачет. Должно быть, он сам этого боялся. Потому что крутнулся вдруг на одной ноге, рванулся и побежал прочь. Никто не стал его догонять. Даже я. Что я мог ему сказать, чем успокоить? Я перешёл себе в шестой класс, а у него переэкзаменовка.
Впервые в жизни разные у нас судьбы. И ничто, ничто до самой осени, до переэкзаменовки, не сделает нас равными, как когда-то. Да ещё и неизвестно, что будет осенью.
С тяжёлым сердцем возвращался я домой. И радости, что я сдал первый в своей жизни экзамен, не было ни на столечко.
В тот день я больше Яву не видел. И не знаю, как встретили у него дома эту грустную новость. Да, уж конечно, пирогов не пекли и патефон не заводили… Знаю только, что на следующий день на родительское собрание Явина мама не пришла. Ей, наверное, было очень стыдно. Кстати, за экзаменационный диктант я получил даже не тройку, а четвёрку. Меня даже в жар бросило, когда я узнал об этом.
Годовую мне, конечно, вывели тройку, но всё равно получить мне на экзамене четвёрку было… ну, как… ну, как выиграть, например, в денежно-вещевую лотерею автомобиль «Москвич». Я даже не мечтал!
Это, наверное, с перепугу, от нервного напряжения.
Когда прошло первое удивление, я сразу подумал: «Яве, наверное, будет неприятно, как узнает». И стало мне досадно, будто я поступил не по-товарищески. Да разве я хотел!..
Грустно было на сердце. Хотя лично у меня, казалось бы, все основания были для радости: и экзамен я сдал в шестой класс перешёл, и в Киев послезавтра еду, в гости к дядьке своему, на целый месяц.
Я так мечтал поехать в Киев вместе с Явой, пойти с ним в Исторический музей и осмотреть хорошенько и казацкое оружие, и личные вещи Ковпака, Руднева, Кузнецова и других героев… И вообще всё осмотреть. Разве во время той двухдневной экскурсии мы могли успеть что-нибудь? А целый месяц в Киеве — это же здорово! Я уж и с отцом договорился, и дядька киевский не возражал против Явы. А теперь… Разве пустит теперь мама Яву в Киев! Вряд ли. А может… Надо всё-таки попробовать.
Я пошёл к Яве.