Необычайные приключения Робинзона Кукурузо
Шрифт:
Но Ява панике не поддался совсем. Лишь смеялся и говорил «да ну». Словно не экзамен нас ждал, а новогодний праздник.
— Да ну! Не дрейфь, Павлуша! Держи хвост пистолетом! Мы же не какие-нибудь там двоечники-поганцы. Мы способные ребята. Сама Галина Сидоровна говорила. И четверки, и пятерки получали. А если двойки — то больше за шалости и выбрыки всякие. Не дрейфь!
— Ага, не дрейфь! — говорил я.— Это ты просто не задумываешься, что такое экзамен. Легкомысленный ты просто. И всё!
Тогда Ява, прищурив глаз, наклонился к моему уху
— Не забывай, что моя мама — депутат! Это что-то тоже значит!
И он многозначительно подмигивал. А потом добавил:
— Думаешь, так легко поставить двойку? Хе! Не думай. У них же свой план по пятёркам и даже по тройкам. От них же, знаешь, как требуют эти самые… как его… инстанции. Я слышал, Галина Сидоровна моей маме жаловалась. Так вот.
«Что же, ему, и правда нечего бояться,— думал я.— Конечно, его мама — депутат. Конечно. Да и отец — передовик, рационализатор, какую-то штуковину к соломорезке придумал. И на скрипке играет. А сейчас в заграничную командировку они поехали, в Чехию. Всё село провожало. Конечно. А мои родители — обычные селяне. Не депутаты, не рационализаторы, на скрипке не играют, по заграницам не ездят…»
Мне становилось еще грустнее и страшнее. И сердце сжималось от одиночества. Всегда у нас с Явой всё было общее, всегда мы были вместе: и в горе, и в радости, и вкусненьким делились (друг без друга не ели), и оценки одинаковые получали, и из класса нас выгоняли всегда вдвоём… А теперь…
Яве — «Пожалуйста, депутатский сынок, пятерочку вам или четверочку!»
А мне…
Оставалась одна надежда — на эти инстанции, что требуют пятерок. Только эта надежда дала мне силы подняться с кровати, а то бы и не встал.
Вяло, едва двигаясь (руки одеревенели — так бывает, когда ударишься обо что-нибудь локтем), надеваю новую рубашку и праздничные штаны. Выпиваю полстакана молока (больше ничего не могу — всё в горле застревает и не спеша — еще есть время — иду к Яве.
— Ява! — зову через плетень.
Он не отзывается.
«Неужели это у меня нет сил крикнуть?»
— Ява! — кричу, как говорят, во всё горло.
Не отзывается.
Захожу во двор. Заглядываю в хату. Потом в сад, на огород, туда-сюда. Явы нет нигде. И вообще никого. Дед Варава, наверно, повел Яришку, сестричку Явину, в детсад. А где же Ява? Неужели пошел на экзамен? Без меня? Не может быть!
— Ява! Ява! Ява! Ява! Ява!…
Накричавшись до хрипоты и заглянув во дворе в самые глухие закутки, я побежал в школу.
«Может, он думает, что я сплю, решил разведать обстановку — еще же рано!»
Но и возле школы Явы не было. Все были, весь класс (вот тебе и рано!), все, кроме Явы.
Я метнулся назад.
Я бегал по селу. Зигзагами. Из одного конца в другой.
— Явы не видели? Не видели Явы? Ява Рень не проходил тут? — отчаянно спрашивал всех, кого встречал. Но никто не видел, никто.
Я вытягивал шею, заглядывая через плетни и заборы, и мне казалось, что она стала длинной, как
Я подбежал к школе тогда, когда баба Маруся уже ходила по двору, звонила и, словно не доверяя колокольчику, выкрикивала:
— Звонок! Звонок! Экзамены начались! Начались экзамены! Звонок!
Я бросился к ней:
— Ой, бабушка! Не звоните еще минуточку! Не звоните! Явы нигде нет! Только одну минуточку!
Баба Маруся сокрушенно покачала головой и как-то виновато сказала:
— Не могу, милый! Уже позвонила. Поздно. Если бы раньше, сыночек. Куда же это он запропал? Вот беда! Ну, беги в класс, а то и ты не попадешь.
Пришлось идти.
В школе торжественно и празднично, как во время выборов (у нас и агитпункт, и избирательный участок всегда в школе). В коридорах постелены дорожки, на окнах цветы, стол в классе покрыт красной китайкой. Даже плакат висит в вестибюле: «Добро пожаловать!». Только музыка не играет и не работает буфет с пивом, как во время выборов.
Девочки в белых фартучках, мальчики непривычно чистые и причесанные.
Заходит Галина Сидоровна, с хорошей прической, в шелковом платье — не учительница, а киноартистка. За ней движется Николай Иванович, учитель географии. Он у нас на экзамене ассистент.
Галина Сидоровна обводит взглядом класс, хмурится и спрашивает:
— А где Рень?
Я вскакиваю с места:
— Нет нигде… Не знаю… всё село оббегал… Может, подождем немного?
Галина Сидоровна еще сильнее хмурит брови:
— Задерживать экзамен нельзя. Никто нам этого не позволит.
Она стала у доски, сжимает руки — словно сейчас будет петь (видно, тоже волнуется) — и говорит:
— На первой странице каждый напишите: «Экзаменационный диктант по украинскому языку ученика (или ученицы) пятого класса…» и свою фамилию.
Мы наклоняем головы — пишем.
Экзамен начался. Ученики сопят. Перья скрипят.
Я пишу механически, даже не думая, что пишу. И мне совсем не страшно, я совсем не думаю об экзамене. Я думаю о Яве. Где он? Что с ним? Не прийти на экзамен! На первый в жизни экзамен! Это просто не укладывается в голове! Даже если твоя мама депутат… Это безумие. Он не мог этого сделать просто так. Что-то случилось… Может, что-то непоправимое?.. Но — что? Что? Вчера мы же виделись, и всё было хорошо. Расстались поздно вечером, когда пошли спать. Договорились, что я с утра зайду, чтобы идти на экзамен. «Может, он уже и неживой?» — холодею я.
Диктант закончен.
— Теперь внимательно проверьте и сдавайте,— нежно-нежно, как никогда, говорит Галина Сидоровна и улыбается нам ободряюще — поддерживает.
Сопят ученики, носами в диктант уткнувшись,— проверяют. Даже пот на лбах выступил от напряжения.
А у меня в глазах буквы прыгают, рассыпаются во все стороны — не прочту. Не могу.
Вот уже поднялся из-за парты Карафолька, понёс. Первый. Выскочка!
Вон уже и Мациевский, и Гребенючка потянулись. А я еще и до половины не дополз.