Необычная фотография

Кэрролл Льюис

Свидетель продолжил: «Помянутые баллады я могу напеть под музыку, но без аккомпанемента у меня ничего не получится». Тогда его препроводили в аудиторию, где стоял Музыкальный Инструмент под названием «пэан-о-форти» (в том смысле, что он имел сорок извлекаемых Нот и был Пэаном, или Триумфом Искусства), где две юных Дамы, племянницы моего господина, которые жили здесь (и якобы брали музыкальные уроки, хотя, полагаю, больше маялись от безделья), устроили громкую Музыку, под которую он пел изо всех сил, выводя доселе неслыханные Напевы.

Лоренцо жил в Хей-Хайтоне,

А может быть, поблизости,

Носил

жакет из канифаса,

Какие уж тут низости!

Вот он пришел ко мне на чай,

Не проронил ни слова,

Я маслом хлеб ему намазал —

Ну что же тут такого?

(Усердное вступление хора из всех присутствующих.)

У простофили

Глупая башка,

Мне эта лапша не по нраву!

Свидетель продолжил: «Потом она явилась облаченной в такую же свободную Накидку, когда я впервые увидел ее во сне, и проникновенным голосом поведала мне свою Историю».

История дамы

«Свежим осенним вечером можно было увидеть молодую Даму, гуляющую в саду у замка Окленд, чопорную и надменную на вид, но обликом не лишенную приятности и даже красивую, если бы ее черты были более кроткими.

Этой молодой Дамой, о несчастный, была я. (Тут я спросил, почему она считает меня несчастным, и она ответила, что это не имеет значения.) В то время я кичилась не столько моей красотой, сколько статностью Фигуры, и всем сердцем желала, чтобы какой-нибудь Художник написал мой портрет, но их запросы были слишком высокими — полагаю, не в мастерстве Живописи, а в цене. (Тут я самым смиренным образом поинтересовался, какую цену запрашивали Художники в то время, но она высокомерно ответила, что денежные дела — это вульгарная тема и она об этом ничего не знает и знать не хочет.)

Так случилось, что некий Художник по имени Лоренцо приехал в эти края и привез с собой чудесную машину под названием Химера (то есть баснословная и совершенно невероятная вещь), с которой он изготовлял множество картин, каждую за один бой часов или за время, пока человек успевает сказать „Джон, сын Робина“. (Я спросил ее, что такое один бой часов, но она нахмурилась и не ответила.)

Он взялся изготовить мой портрет, от которого я требовала одного: чтобы меня изобразили в полный рост, ибо никак иначе статность моей Фигуры не могла быть явлена миру. Но, хотя он сделал много картин, все они оказались негодными, ибо некоторые, начинаясь от Головы, не доходили до Ног, а другие, изображающие Ноги, оказывались без Головы; если первые были огорчением для меня, то Последние были посмешищем для других.

Эти вещи вызывали у меня справедливый гнев, и если сначала я была дружелюбна к нему (хотя он был бестолковым и унылым на вид), то потом часто била его по Ушам и выдирала из его Головы пряди Волос. На это он издавал Вопли и говорил, что я превратила его жизнь в тяжкое бремя; сие не вызывало сомнений и доставляло мне большое удовольствие.

Наконец он предложил изготовить Картину, вмещающую такую часть юбки, какая только сможет войти, и сделал Примечание следующего рода: „Портрет: сверху два с половиной ярда, потом Ноги отдельно“. Но это ничуть не удовлетворило меня, а потому я заперла его в Погребе, где он оставался три недели, ежедневно становясь все тоньше и тоньше, пока не стал плавать по воздуху вверх и вниз, как Перышко.

В

определенный день, когда я спросила его, сделает ли он теперь мое изображение в полный рост, он ответил мне тонким жалобным Голосом, словно Комар, но тут кто-то открыл Дверь и его вынесло Сквозняком в трещину на Потолке, а я осталась ждать его, подняв свой Факел, и стояла до тех пор, пока тоже не превратилась в Призрак, однако прилипший к Стене».

Потом мой господин и его спутники спустились в Погреб. Увидев это странное зрелище, мой господин вытащил свой Меч с громким криком «Смерть!» (хотя так и не объяснил, кого или что он имел в виду). Некоторые вошли внутрь, но многие остались сзади, подгоняя тех, кто был впереди, не столько своим примером, сколько ободряющими Словами, однако в конце концов все вошли в Погреб; мой господин был последним.

Они отодвинули от стен Бочки и другие вещи и обнаружили упомянутого Призрака, ужасного на вид, однако сохранившегося на Стене; от жуткого этого зрелища поднялись такие Крики, какие в наши дни редко можно услышать. Многие лишились чувств, тогда как другие спаслись от этого Бедствия большими глотками Пива, однако и они были еле живы от Страха.

Тогда Дама обратилась к ним на такой манер:

Все внимайте моей воле,

Я пребуду здесь, доколе

Даму этого удела,

Схожую лицом и телом,

Не сфотографируют как надо,

Во весь рост открытой взгляду;

Тогда сгину я опять

И не буду вас пугать.

Тогда помянутый Мэттью Диксон обратился к ней и спросил: «Почему ты высоко держишь этот Факел?» — на что она ответила: «Свечи дают свет», — но никто ее не понял.

Потом наверху зазвучал тонкий Голос:

В погребе замка Окленд

Давно, очень давно

Заперли славного парня,

Горе ему суждено!

Снять ее в полный рост —

Как дотянуться до звезд;

Tempore (так я и сказал ей),

Practerito! [8]

(К этому Хору никто не смог присоединиться, ибо Латынь была для них неизвестным Языком.)

Она была очень жестока,

Давно, очень давно,

Меня уморила до срока,

Хоть в погребе было вино.

Ведь я из Шотландии мог убежать,

Последний медяк за это отдать,

Но меня учили честно играть, —

8

Время (и) сноровка (искаженная латынь)

Не поминайте же лихом, друзья,

А помяните добрым глотком!

Тогда мой господин, отложив свой Меч (который впоследствии был повешен на стене в память о столь великой Храбрости), приказал Дворецкому принести ему Кувшин Пива, каковой Кувшин он выпил за один присест и велел принести еще. Ибо, по его собственным словам: «Ручей уже не Ручей, если он Высохнет».

ШОТЛАНДСКАЯ ЛЕГЕНДА

Перевод Андрея Боченкова