Необыкновенное лето
Шрифт:
– Позвольте, товарищ Дибич, – воззвал штабист, спустив ноги с кровати.
Сумки под глазами почернели, он точно укоротился, когда сел, рыхлые щеки отвисли, лицо стало больше.
– Сами-то вы разве не русский офицер?
– Нет! – крикнул Дибич. – Я – не русский офицер! Я не тот русский офицер, которых обучают английские сержанты! Я…
– Да всё равно не откреститесь. Разве вы не так же, как те офицеры, от которых вы отрекаетесь, разве вы не давали одной с ними присяги?
– Присяга?
Дибич вскочил с постели. Запахнув коротенький,
– Присяга? Кому? Строй, которому я присягал, не существует. Это освобождает меня от присяги ему. Армия, которой я присягал, не существует. Это тоже меня освобождает. Остаётся отечество, да? Земля отцов? Родина? Так я верен присяге своей родине. Эта присяга заставляет меня изгонять из пределов родной земли всех, кто на неё посягает. Эту присягу я готов выполнить. Но этим занята сейчас не та армия, которая привечает иностранцев хлебом-солью за то, что они бьют по морде её офицеров. И кажется…
Дибич сдержал раззвеневшийся свой голос, отошёл к кровати, язвительно досказал:
– …кажется, вы, товарищ командир, принадлежите к другой армии, если не ошибаюсь…
– Не отказываюсь, не отказываюсь, – несколько присмирел штабист. – Да ведь нельзя добиться, чтобы у нас все полтораста миллионов одинаково думали. Иностранцы помогают своим единомышленникам, естественно. Мы ведь говорим об интернационале? А что это, как не наши иностранные единомышленники?
– Мы своего достояния нашим единомышленникам не сулим и не дадим.
– Это собственное моё дело, – хмуро сказал помор.
Он сидел на своей койке, широко расставив колени и придавив их громадными кистями рук, которые казались почти чёрными на бумажных, не по росту тесных кальсонах.
– Моё дело, как я рассядусь у себя дома. Кого под кивоты посажу, а кого в заклеть пихну. Дом свой я от дедов наследовал, они мне его под стрехи вывели и кровью отстояли. Нет мне указчика, как его содержать! Коли я кого позвал зачем – будь гостем. А сам ко мне кто сунулся – ну, не посетуй, если я тебя твоим пречистым ликом да в назём… Всякий заморский шарфик меня принижать станет? Да я лучше кору с деревьев глодать буду, а пока земли своей не очищу, не успокоюсь.
– Ну и гложи, если тебе по вкусу, – сказал штабист, суетливо укладываясь в постель.
– Да мне не по вкусу, – обиделся помор, – кора кому по вкусу? Я говорю – я дом свой сам буду устраивать, и лучше на погост, чем под пришлого сержанта…
Разговор по виду кончился ничем. Но спустя день Дибич послал Извекову короткую записку и потом нетерпеливо ждал, как он отзовётся.
Кирилл влетел в палату частой своей поступью, остановился, мигом оглядел всех обитателей, закинул руку за голову и потрепал себя по затылку. С крайней койки у окна улыбался навстречу совсем не тот Дибич, которого Кирилл откачивал у себя в кабинете валерьянкой. Это был скорее прежний Дибич –
– Здорово вас отремонтировали! Прямо хоть в строй!
Извеков сказал это в полный голос, без обычной оглядки на незнакомых больных, с какой входят в палаты гости.
– Я и думаю, не пора ли в строй? – улыбаясь, ответил Дибич.
– Ого! Но всё-таки не рано ли? Неужели у вас все в порядке? Позади-то, можно сказать, голгофа!
– Неделя, как гимнастику начал. Вчера вот этот стул за ножку выжал.
– За заднюю или за переднюю?
– За заднюю.
– Ну вот, когда за переднюю выжмете, тогда и выписывайтесь.
Они громко посмеялись. Что-то молодое, как шалость, соединило их в болтовне, и они впервые ощутили себя ровесниками – стали говорить друг другу, где кто учился, вспомнили чехарду на переменах, и как состязались поясными металлическими пряжками (кто выбьет глубже насечку на ребре пряжки), и как мерились силой (кто из двух, поставив локти на стол и взявшись накрест пальцами, пригнёт руку соперника к столу), и Кирилл вдруг выпалил:
– А ну, давайте потягаемся!
Он присел на кровать против Дибича.
Неудобно нагнувшись, они сжали друг другу пясти и упёрлись локтями в матрас. Дибич упрямо противился, побагровел от натуги, но постепенно рука его клонилась, и потом он сразу уронил её на постель.
– Я говорю – рано выписываться, – весело сказал Кирилл и обернулся к больным: – Кто хочет помериться?
– В лазарет за лёгкими лаврами? – усмехнулся штабист.
– Не знаю, за лёгкими ли. Вот вы, пожалуй, пересилите, – сказал Кирилл архангелогородцу.
Помор ответил не сразу, будто подбирая в уме слова.
– Против двоих давайте, что ли, – буркнул он смущённо.
– Товарищ Дибич, покажем ему!
Вдвоём они сложили вместе правые руки – Кирилл и Дибич – и поставили локти на тумбочку перед койкой помора. Тот занял место напротив, захватил обе кисти противников в свою вместительную тёплую длань и, как железным воротом, шутя припечатал их к тумбочке.
Кирилл увидел на распахнутой его груди татуированное сердце, пронзённое стрелой.
– Матрос? – коротко спросил он. – Как фамилия?
Помор качнул головой:
– Страшнов по фамилии.
– Матушки мои, а?! – отступил Извеков.
Он опять сел у кровати Дибича, изучая его озорным, необъяснимо довольным глазом.
– Что же не спросите, в какой я хочу строй идти, – сказал Дибич.
– А что спрашивать? Я по лицу вижу.
Дибич улыбнулся.
– Быстрый вы.
– Решили?
– Решил.
– Хорошо. Как выйдете отсюда – прямо ко мне. Я дам рекомендацию. Сейчас новые части сколачивать будем. Поработаете на формировании.
– Я думаю, может, сперва на побывку к матери? На коротенькую.