Необыкновенные москвичи
Шрифт:
— Идет или не идет — совершенно неважно. Было бы удобно... — послышался новый голос.
Маша повернулась на него и в углу на лавке увидела незнакомую девушку. Та поднялась, и огонек коптилки, заколебавшийся от движения воздуха, скупо осветил скуластое, плоское лицо с коротким вздернутым носом.
«Тебе, конечно, неважно», — подумали одновременно Маша и Клава.
— Максимова, Дуся, — сказала девушка, рекомендуясь, и крепко пожала руку Рыжовой.
— Ничего... Отрастут скоро, а пока в косыночке будешь ходить, — утешила Машу Голикова.
— К
Изба, куда пришли девушки, состояла из жилой половины и сеней. Около трети комнаты занимала большая закоптелая печь; на ней спала хозяйка с детьми. Неразборчивый шепот и ленивый слабый плач доносились из темноты под потолком. В избе был полумрак, в углу мерцала задымленная позолота иконы. На веревке, протянутой под черными низкими балками, сушились чулки.
Маша, скинув гимнастерку, умывалась в углу из старого чайника, подвешенного на бечевке, Девушки собирали ужин. Аня открыла банку мясных консервов, припасенную у нее для особого случая; Голикова колола сахар штыком от немецкой винтовки.
Подруги расспрашивали Рыжову, как ей жилось в госпитале, и она коротко отвечала, недовольная присутствием непредвиденного слушателя. Сестра с плоским лицом, спокойно внимавшая их беседе, мешала Рыжовой рассказать о самом важном. По дороге сюда Маша предвкушала удивление подруг, когда им будут показаны письма прославленного в дивизии комбата, и теперь была раздосадована. Странное удовольствие, испытываемое ею от признаний человека, к которому недавно она чувствовала лишь почтительное уважение, смущало девушку. Быть может даже, оно свидетельствовало о ее легкомыслии, если не было обычным для всех в подобных случаях. И Маша огорчалась оттого, что задушевный разговор, видимо, не мог немедленно состояться.
— Ох, девушки, как я мечтала повидаться с вами! — сказала Рыжова.
Мыло текло по ее лицу, и она ощупью, с закрытыми глазами искала носик чайника.
— Разве понимают в гражданке, что значит дружба! — громко отозвалась Клава.
— Дружба на в-всю жизнь, — сдержанно произнесла Маневич.
— Так поговорить хотелось, душу отвести, — продолжала Маша. «Это я для тебя говорю, — мысленно обращалась она к плосколицей сестре, — пойми, что ты тут лишняя...»
Утершись вафельным полотенцем, Рыжова подошла к столу. Щеки ее порозовели от холодной воды, маленькие уши стали совсем красными.
— Какие в гражданке все разнеженные, — проговорила она тонким голосом, — чай пьют из чашек, на скатерти. Мне даже странно было первое время.
На худеньких плечах девушки красовалась голубая шелковая сорочка с атласным бантиком, заправленная в мужские ватные штаны.
— Какая рубашечка! — воскликнула Голикова.
— Не захотела ее дома оставлять... — в замешательстве сказала Маша.
Клава и Аня рассматривали сорочку, трогали ее, поглаживали скользкие, блестящие складки... Их посерьезневшие лица
— Прелесть, — убежденно проговорила Клава.
— А мне совестно немного, — призналась Маша. Она пошла в угол взять гимнастерку, громыхая подкованными сапогами.
— Почему же совестно? — вмешалась в разговор Максимова, до сих пор молчаливо сидевшая в стороне.
— На фронт ведь приехала, не на дачу.
— Глупости, — сказала Максимова. — Шелковое белье гораздо гигиеничнее.
— Мусенька! — радостно закричала Клава. — Есть у меня сюрприз тебе! — Полная, рослая, она легко закружилась по комнате, ища по углам, заглядывая под лавки. Вытащив свой мешок, Голикова торопливо начала в нем рыться.
— Нам тут несколько раз подарки присылали, — быстро говорила она. — Зубных щеток у меня семь штук накопилось. Пришлось выбросить. А платочков больше дюжины... Кружевные, вышитые: «Дорогому бойцу», «Защитнику Родины».
— Нет, ты подумай, — тонким голосом пропела Маша. — Вышивает дивчина платочек, думает — лейтенанту попадет или бойцу. А выходит, ни лейтенанту, ни бойцу, а бойчихе.
— Ужас, сколько барахла таскаешь с собой! — пожаловалась Клава.
Она выкладывала на лавку вещи: алюминиевый портсигар, в котором стучали пуговицы, трофейную масленку из пластмассы, револьверные патроны, бюстгальтер, кобуру от парабеллума, чистое полотенце...
Рыжова, надев гимнастерку, подпоясавшись, села на лавку. Аня встала рядом и несмело обняла подругу; та прижалась щекой к ее руке. Доброе благодарное чувство, какое бывает у человека, возвратившегося домой, охватило Машу. Лишь поглядывая на Максимову, она все еще досадовала. «Хоть бы ушла куда-нибудь, — думала девушка. — Не видит разве, что она мешает нам...» Но Дуся действительно, кажется, не догадывалась об этом. Широкое скуластое лицо ее было бесстрастно; большие руки спокойно лежали на коленях.
— К Новому году женские подарки давали, — снова заговорила Клава. — Конфеты мы сразу съели, одеколон тоже кончился...
Голикова опустилась на пол перед мешком, светлые волосы ее упали густыми завитками на лицо, открыв гладкий затылок.
— Вот они! Нашла! — крикнула девушка и, как флажком, махнула длинными светлыми чулками. Потом бросила их Маше.
— Фильдеперсовые! — удивленно сказала та. Натянув чулок на руку, она пошевелила пальцами под невесомой тканью.
— Х-хорошие чулки, — заметила Аня.
— Возьми себе, Маша! — закричала Голикова, счастливая от собственной щедрости.
— Ты с ума сошла! — сказала Рыжова и медленно вынула пальцы из чулка.
— Будешь у нас вся в шелку! — радовалась Клава.
Маша подняла на нее глаза с расширившимися в полумраке зрачками.
— Ни за что не возьму. Тебе ведь подарили.
— Непрактичные они в наших условиях, — сказала Максимова.
— Зато гигиеничные, — передразнила ее Голикова, — Ну, возьми... Хоть один чулок возьми!
— Что же я с одним буду делать?! — изумилась Маша.