Необыкновенные приключения экспедиции Барсака (илл. В. Колтунова)
Шрифт:
— Дядюшка? — спросила Жанна в этот день.
— Да, моя дорогая, — ответил Аженор, погруженный в чтение огромного фолианта, посвященного искусству рыбной ловли на удочку.
— Я хочу поговорить с вами о Джордже.
Пораженный Аженор оставил книгу.
— О Джордже? — повторил он немного смущенно. — О каком Джордже?
— О моем брате Джордже, — спокойно уточнила Жанна.
Аженор побледнел.
— Но ты же знаешь, — возразил он дрожащим голосом, — что эта тема запрещена, что это имя не должно здесь произноситься.
Жанна
— Не важно, — спокойно сказала она. — Говорите со мной о Джордже, дядюшка.
— О чем же прикажешь говорить?
— Обо всем. Обо всей истории.
— Никогда в жизни!
Жанна нахмурила брови.
— Племянник! — бросила она угрожающим тоном.
Этого было достаточно.
— Вот! Вот! — забормотал Аженор и принялся рассказывать печальную историю.
Он ее повествовал с начала до конца, ничего не пропуская. Жанна слушала молча и, когда он окончил, не задала ни одного вопроса. Аженор решил, что все кончено, и испустил вздох облегчения.
Он ошибся. Через несколько дней Жанна возобновила попытку.
— Дядюшка? — спросила она снова.
— Да, моя дорогая, — снова ответил Аженор.
— А если Джордж все-таки невиновен?
Аженору показалось, что он ослышался.
— Невиновен? — повторил он. — Увы! Мое бедное дитя, в этом вопросе нет никаких сомнений. Измена и смерть несчастного Джорджа — исторические факты, доказательства которых многочисленны.
— Какие? — спросила Жанна.
Аженор возобновил рассказ. Он цитировал газетные статьи, официальные донесения, против которых никто не возражал. Он сослался наконец на отсутствие Джорджа, что было самым веским доказательством его смерти.
— Смерти пусть, — ответила Жанна, — но измены?
— Одно есть следствие другого, — ответил Аженор, смущенный таким упрямством.
Упрямства у девушки было даже больше, чем он предполагал. Начиная с этого дня она часто возвращалась к тягостной теме, изводя Аженора вопросами, из которых легко было заключить, что она сохраняла незыблемую веру в невиновность брата.
В этом вопросе Аженор был, однако, непоколебим. Вместо ответа на самые сильные доводы он лишь уныло покачивал головой, как человек, который хочет избежать бесполезного спора.
И наконец настал день, когда она решила воспользоваться своим авторитетом.
— Дядюшка? — начала она в очередной раз.
— Да, моя дорогая, — как всегда отозвался Аженор.
— Я много думала, дядюшка, и окончательно пришла к убеждению, что Джордж невиновен в ужасном преступлении, которое ему приписывают.
— Однако, моя дорогая… — попытался ответить Аженор.
— Здесь нет никаких «однако»! — повелительно оборвала его Жанна. — Джордж невиновен, дядюшка!
— Однако…
Жанна выпрямилась с трепещущими от гнева ноздрями.
— Я вам говорю, племянник, — заявила она ледяным тоном, — что мой брат Джордж невиновен.
Аженор смирился.
— Да, это так, тетушка, —
С тех пор невиновность Джорджа стала признанным фактом, и Аженор де Сен-Берен не осмелился больше ее оспаривать. Больше того: утверждения Жанны оказали сильное влияние на его настроение. Если у него еще не было полной уверенности в невиновности мятежного капитана, то, по крайней мере, убежденность в его вине была поколеблена.
В продолжение следующих нескольких лет горячая вера Жанны продолжала укрепляться, но основана она была скорее на чувствах, чем на рассудке. Приобретя сторонника в лице племянника, она кое-чего добилась, но этого было мало. К чему провозглашать невиновность брата, если ее нельзя доказать?
После долгих размышлений ей показалось, что она нашла выход.
— Само собой разумеется, — сказала она в один прекрасный день Аженору, — недостаточно, чтобы мы с вами были убеждены в невиновности Джорджа.
— Да, моя дорогая, — согласился Аженор, который, впрочем, не чувствовал себя достаточно уверенным, чтобы возобновлять спор.
— Он был слишком умен, — продолжала Жанна, — чтобы допустить такую глупость, слишком горд, чтобы пасть так низко. Он слишком любил свою страну, чтобы ее предать.
— Это очевидно.
— Мы жили бок о бок. Я знала его мысли, как свои собственные. У него не было другого культа, кроме культа чести, другой любви, кроме любви к отцу, других честолюбивых помыслов, кроме славы отечества. И вы хотите, чтобы он задумал предательство обесчестил себя, став флибустьером [20] , и покрыл позором и себя и семью? Скажите, вы этого хотите, Аженор?
[20] Флибустьеры — морские разбойники.
— Я?! Да я ничего не хочу, тетушка, — запротестовал Аженор, рассудив, что будет благоразумнее сразу использовать это почтительное обращение, прежде чем его к этому призовут.
— Что вы на меня так смотрите своими большими круглыми глазами, точно никогда меня не видели! Вы прекрасно знаете, что такое гнусное намерение не могло зародиться в его мозгу! Если вы это знаете, говорите!
— Это не он виновен, несчастный!.. А те, кто выдумал эту легенду со всеми ее подробностями, негодяи!
— Бандиты!
— На каторгу их послать!
— Или повесить!..
— Вместе с теми газетчиками, которые распространяли лживые новости и стали, таким образом, причиной нашего отчаяния и позора!
— Да, эти газетчики! Повесить их! Расстрелять!
— Значит, вы наконец убедились?
— Абсолютно!
— Впрочем, хотела бы я посмотреть, как бы вы осмелились высказать на этот счет иное мнение, чем мое!
— Я не имею желания…
— В добрый час!.. Иначе, а вы меня знаете, я бы прогнала вас с глаз, и вы никогда в жизни меня не увидели бы…