Необыкновенные приключения юных кубанцев
Шрифт:
Женщина молча сопела, соображая, видимо, что к чему. Растянув губы в некое подобие улыбки, принялся растолковывать:
— Товаряка паслась у череде; у нас череду в обед пригоняють на дойку. Подоить прыдётца вам, но вы не бойтесь: молоко останется вам. А опше, корова теперича будить ваша, черес потому как живьёте тута вы.
— А я й нэ злякалась. Наша, так наша. А ты хто ж такый?
— Я? Тэпэр — ваш сусид. Звать Андрий, а вас?
— Сусид, кажешь? Ну-ну… — начала она воспринимать происходящее; в голосе
— Не знаю, як вас по батюшке, а то б росказав про Жданку.
— Мархва Калистративна звать, — назвалась-таки полицайша.
— Так от, Мархва… калика с трактор… — умышленно запутался он в отчестве. — Опшим, тётъ Мархва, дило було так… Та вы прысядьтэ у холодок.
Мархва Калистративна поставила одну из табуреток в тень акации, села, фартуком вытерла вспотевшее лицо; Андрей присел на корточки сбоку. — Вы, може, чулы, а може й ни, — начал он издалека, — шо стало с хазяевамы циеи хаты… Россказать?
— Як знаешь, — без особого интереса согласилась та.
— Тут жилы удвох мать с дочкою… Так от: нимци, як тике принесли нам свободу от большовыков, то у той же самый день дочку знасыльничалы — а ей не було ще й шетнадцяты, — а матиру, шо хотила её оборонытъ, убылы автоматом по голови. — Андрей глянул на Калистративну — произвёл ли его рассказ впечатление; та осталась равнодушна. — И Жданка стала беспрызорной. А я чуйствовав, шо тут станэтэ жить вы, и узявся за нэю ухажуватъ. Ий бо, хрэст на пузо! — и он впервые за всю жизнь перекрестился одним пальцем. — Так шо готовьтэ глэчикы пид молоко, а я поможу напоить товаряку. У вас видро та бичова е?
— Видро — ось, а бичовка… куды ж я ии приткнула?
Верёвка нашлась, и Андрей сбегал к колодцу. Напоив «товаряку», принёс воды и для мытья «глэчиков», то есть кувшинов.
— Теть Мархва, а вы доить можетэ?
— А то ж як! — уверенно заявила та.
— А тёть Шура кем вам доводилась?
— Це яка ж Шура?
— Ну, яка тут жила до вас.
— А чому ты решив, шо мы родычи.
— Як же вы узналы про хату?
— Та вже ж узналы… — не стала она распространяться.
— А вашу, мабуть, разбомбыло?
— Не вгадав. — Ополаскивая посуду, она довольно благожелательно поглядывала в его сторону.
— А-а, дотямкав, — не отставал он. — Вашу нимци забралы, а вам пидсунулы паганэньку.
— Паганэнькый ты отгаднык. Нихто у нас дома не отнимав. Тилькэ вин далэченько, аж у станыци.
— За шо ж вас прогнали на цей хутир?
— Та не прыгналы, а прыслалы, хай тоби бис! — не выдержала дотошности сусида Калистративна. — Гэть уже, сорока любопытна, мини доить трэба.
«Кое-что выяснил, — рассуждал он, уходя. — Прислали командовать нами. Теперь прощупать бы самого».
Вечером снова зашёл во двор вместе с коровой. Хозяин был уже дома. Видимо, только что почистил карабин:
— Добрый вэчир! — поздоровался Андрей. — Тёть Мархва, получите вашу Жданку. Вам помогты напоить?
— Оцэ вин самый, — кивнула та мужу. — Иды, я сама напою.
— Ух ты-ы! — присел он на корточки возле карабина. — Можно подержать?
— Низ-зя! — не глянув на него, грубо буркнул полицай; он сидел на завалинке и посасывал самокрутку.
Андрей придвинулся к нему, пошмыгал носом, поковырял в нем мизинцем, сунул в рот воображаемую козулю — валял дурака.
— Дять, а як вас по батюшке? — перешёл к знакомству и с ним.
— Оно тоби нэ нужно.
— А правду кажуть, шо вси нимци — хвашисты и убывають людэй ни за што?
— Це хто ж так говорыть?
— Та якась бабка казала… Ще в прошлой годе.
— Нимци — люды культурни и заздря никого нэ вбываютъ.
— Оцэ и я ж так думав. А исчо воны прынеслы нам свободу от болшовыков. Я про це узнав из ихнёни лыстовкы. Хочете прочитать? — И он протянул полицаю специально прихваченный экземпляр.
— Дэ взяв? — стал её рассматривать.
— Из араплану кынулы, колы ще тут красни булы. Тэпэр и я знаю, шо означае сэ сэ сэр.
Дочитав, полицай вернул листовку со словами:
— Тут усе оченно правильно сказано. Дай почитать усим, нехай новым властям помогають.
— А то ж як! — пообещал он, шмыгнув для верности пару раз носом и чвиркнув сквозь верхние резцы.
— А зараз ступай, спать пора! — грубовато напомнил полицай.
«Нет, с этим каши не сваришь! «— уходя, сделал вывод Андрей.
Лето, всё ещё жаркое и душное, заметно катилось на убыль. Отзолотилось подсолнуховое поле, посерело; тяжёлые корзинки поникли долу, словно думают думу грустную — уберут ли их нынче вовремя. Пожелтели дыньки в огороде, поспели кавуны. Удались они и на колхозном баштане, но туда «наведываться» стало опасно: сторожит вооружённый полицай. Безвластие кончилось, и жизнь на хуторе переменилась резко, разумеется — к худшему. Объявлен «ноеорднунг» — новый немецкий порядок, обязавший жителей строго выполнять любые распоряжения властей. «За ослушание — расстрел».
На хуторе новой властью стал полицай, сосед Андрея. Он разъезжал теперь на лошади, вооружённый карабином и трёх-хвостой плёткой, которая предназначалась для устрашения не только её. Женщин стали гонять на работы — в сад на сбор фруктов, на копку картошки, на уборку овощей, на бахчу. Колхоз как был, так и остался, но требования ужесто-чились: заставляли гнуть спину от зари до зари, без выходных; отлучаться в обед домой не разрешалось. Собранный урожай отправлялся на станцию — там наладили железнодорожное движение; грузили в вагоны и увозили неизвестно куда.