Необыкновенные собеседники
Шрифт:
Путешествие в Миргород — мое первое в жизни журналистское путешествие, и, признаться, уезжая из Москвы, я тревожился: что увижу? Сумею ли описать?
Мне показалось, что впечатлений достаточно. Я возвращался из Миргорода, «пространством и временем полный».
Кольцова я не застал в Москве. Он отправился по Волге на пароходе вместе с тогдашним председателем Совнаркома.
Очерк о Миргороде Появился в «Огоньке» без него. Я описал свое «открытие» советского Миргорода и закончил, перефразируя гоголевскую концовку «Повести о том, как поссорились...». Вместо «Скучно на этом свете, господа», как у Гоголя,—написал
Кольцов вернулся из поездки по Волге и поздравил с удачей:
— Вот видите, вам давно пора начать ездить. Читал ваш «Миргород» с большим удовольствием.
«Открытие Миргорода» вызвало неожиданный интерес. Ленинградская «Красная газета» попросила срочно написать что-нибудь о путешествии в Миргород, а Иван Михайлович Майский, тогдашний редактор журнала «Звезда», встретив меня в Ленинграде, предложил напечатать в «Звезде» полный очерк о Миргороде — в «Огоньке» и в «Красной газете» печатались только отрывки.
«Путешествие в Миргород» было напечатано в «Звезде» в 1925 году, уже после того как я наконец получил квартиру в Москве и перевез из Ленинграда семью.
Эти два года хотя я и считался жителем Ленинграда, но куда чаще бывал в Москве. Работа в Ленинграде носила случайный характер — эпизодический. Из друзей я оставлял в Ленинграде только Меньшого, с которым когда-то задумывал книгу переписки ленинградца и петербуржца. Да и он очень скоро возвратился в Москву. Авторская надпись «в знак памяти и дружбы» на нашумевшей когда-то книге «Голод» ныне покойного Сергея Семенова напоминает мне, что из коренных ленинградцев Семенов был единственным моим настоящим другом. Чаще, чем с другими, я встречался с известным в те годы поэтом Ильей Садофьевым, один только раз был в гостях у Алексея Толстого. Алексей Николаевич много говорил, что нигде так легко не пишется, как в городе Пушкина и Петра,— нет в мире лучшего города... а несколько лет спустя переехал из этого лучшего в мире города в Москву.
День 23 сентября 1924 года для меня был с самого утра особенно хлопотлив. Я должен был занести рукопись в редакцию «Вечерней красной газеты», встретиться в «Ленинградской правде» с Сергеем Семеновым, зайти в гостиницу «Англеттер» к Меньшому. В ближайшие дни собирался в Москву, и дел накопилось перед отъездом множество.
Дождь моросил с утра. Сентябрь выдался дождливый и хмурый. В полдень еще по-обычному прогремела петропавловская пушка. Над Невой пронесся легкий громок. Еще ничто не предвещало катастрофы. И вдруг, нарушая вековую привычку, пушка грохнула в неурочное время. В час дня пять тревожных залпов всполошили жителей прибрежных районов. Центр оставался невозмутим. Наводнение — дело привычное в Ленинграде, но центру оно обычно не страшно.
С моря дул порывистый ветер. Норд-вест с каждой минутой усиливался. Вздувалась Нева. Набухала всегда спокойная Фонтанка. Мелкой рябью покрылась темная Мойка.
Порывом ветра сорвало несколько крыш в гавани. В порту опрокинулся транспорт. Где-то уже залило лесной склад. Когда я с женой вышел на набережную, тысячи бревен покрывали Неву у Троицкого моста.
В половине второго с Петропавловской крепости раздались новые выстрелы. Вода поднималась. Новый порыв ветра — и взметнувшаяся Нева ринулась на Каменный остров.
На Васильевском в
Два часа дня. Пушечные выстрелы уже раздаются каждые пятнадцать минут. Но Невский все еще полон гуляющих. С Аничкова моста смотрят, как прибывает вода в Фонтанке. На Дворцовой площади появляются первые беженцы с островов. Но на Невском по-прежнему раздаются голоса цветочниц и продавцов сластей:
— Купите хризантемы!
— А вот шоколад!
Три часа дня. Тысячи людей спешат домой на Васильевский. Поздно. На Васильевский уже не попасть. Разбушевавшаяся Нева захлестывает мосты. Каналы вздуваются. Фонтанка и Мойка волнуются все сильней и все ближе поднимаются к уровню тротуаров.
Новый порыв норд-веста, и уже не вмещающаяся в русле Невы разъяренная вода тяжелой громадой перекатывается на Дворцовую набережную. Волны разбивают окна в нижних этажах и с грохотом вваливаются в дома. Через четверть часа весь Зимний дворец окружен водой. Вода заливает мраморные вестибюли дворца, затопляет весь первый этаж. Шумный поток воды катится к Адмиралтейству и окружает его. Посреди Дворцовой площади остается одинокий извозчик. Из воды высовывается голова его лошади. Извозчик вскарабкивается на поднятый зонт фаэтона и душераздирающим голосом умоляет о помощи. Налетевший шквал опрокидывает фаэтон, лошадь, извозчика.
В пять часов шумно выходит из берегов Мойка. Валы воды заливают Исаакиевскую площадь с двух сторон: Нева сливается с Мойкой вокруг Исаакия. На колоннаде собора остается несколько богомолок. С криками о наступающем всемирном потопе многие из них бросаются в бушующее на площади море.
Невский от Конюшенной до Генерального штаба уже под водой. С Морской спасаются на лодках.
Жена и я в это время были у Казанского собора. У нас еще оставался путь к отступлению — по Невскому к Знаменской. Вдруг вода Екатерининского канала вздулась и выкатилась на набережные. Гигантские водяные валы полетели на Казанскую площадь. Прекрасные коринфские колонны собора уже поднимались из черной воды.
Мы побежали в сторону Фантанки. Под ногами на Невском чавкала вода. Она просачивалась сквозь торцы, покрывавшие Невский. Со стороны Садовой навстречу нам неслась толпа: Садовая вся в воде до уровня первых этажей. Вода залила всю Сенную площадь. Паника нарастала. Внезапно погасло электричество. Невский проспект оказался во власти воды и мрака. Чтобы не потерять в темноте друг друга, жена и я крепко держались за руки.
Вместе с толпой мы рванулись к Аничкову мосту. Не добежав до Фонтанки, остановились: навстречу катился поток воды. Фонтанка вышла из берегов.
Торцовая мостовая под ногами стала зыбкой. Ноги уже проваливались между торцами. Люди натыкались друг на друга, сотни голосов просили о помощи. Истерический плач женщин мешался с чьей-то отчаянной руганью.
И вдруг рядом в темноте четкий и твердый голос:
— Влезайте на грузовик!
Не помню и не понимаю, как мы очутились на грузовике. Люди на нем — как бревна, один на другом.
Грузовик медленно проталкивался сквозь темень и хаос. В конце концов он вывез нас к театру имени Пушкина. Здесь было почти сухо.