Неоконченная повесть
Шрифт:
Глава 10
Минуло три месяца с тех пор, как Шоэль покинул Одессу. Теперь, вернувшись, он, прежде всего, столкнулся с Цадоком Эпштейном. На вид тому было лет сорок. Прямо со лба у него начиналась большая, круто уходящая вверх лысина. Говорят, что огромный лоб – свидетельство большого ума. Цадок и в самом деле был весьма неглупым человеком. Кроме того, он отличался неподдельной добротой и имел поистине золотое сердце, хотя и любил пожить в свое удовольствие. Цадок вел в Румынии торговые операции, связанные с поставками древесины.
С приездом Цадока жизнь тети Гиты изменилась, полностью подчинившись ритму жизни и желаниям
С приездом отца лентяй Арик почувствовал настоящую свободу. Гита полностью потеряла над ним контроль, и мальчишка делал, что хотел. Цадок любил развлечения, карты. Классический одессит в самом лучшем понимании этого слова, он отличался мягкостью и приветливостью нрава, но при этом полагал, что каждый выход в свет супружеской пары должен производить особое впечатление. Поэтому Гите надлежало всегда быть красиво одетой, с прической и маникюром, не говоря уже о самых изысканных духах и украшениях.
Словом, в доме поселился добрый призрак вечного праздника, Цадок с женой не пропускали ни одной премьеры – была ли то опера, оперетта, драматический спектакль или концерт. И стоило где-нибудь показаться лысине Цадока, как все знали, что Гита находится где-то рядом. Еще с тех времен, когда он нахально выкрал ее из родного дома, Цадок не собирался прятать свой прекрасный цветок за дверью с мезузой.
На Арнаутской постоянно собирались друзья-приятели, играли в преферанс, засиживались до утра. В результате Арик неожиданно обрел свободу и мог бездельничать, сколько душе угодно. Учительница музыки Антонина Дмитриевна все еще приходила по три раза в неделю, и к великой печали мальчика ему приходилось выстукивать надоевшие гаммы и упражнения. Арику казалось, что только взрослые, такие как Шоэль, могут вытерпеть эту невыносимую скуку.
Теперь главным воспитателем Арика сделался отец. Но, увы! – мог ли Цадок со своим золотым сердцем добряка и весельчака воздействовать на сына-лоботряса? Что же касается Гиты, то, с приездом дорогого мужа, у нее не осталось никакого влияния.
– Он ведь ничего не делает! – возмущалась она, но Цадок лишь радостно улыбался в ответ:
– Ну и что? Пускай отдыхает, успеет еще выучиться!
– Но время-то проходит! – чуть не плакала Гита.
Цадок смеялся:
– Да это в тебе Моше-меламед говорит!..
Вот и говори после этого с Цадоком – даром что лоб его втрое выше и умнее обычного! Модный спектакль «Ханчи в Америке» и театр Болгаровой ему в десять раз интересней, чем воспитание собственного ребенка! Но дочь Моше-меламеда все же хочет для своего сына другого, и она просит Шоэля серьезно заняться Ариком. И хотя мальчик лодырь и упрямец, Шоэлю все же удается с превеликим трудом воздействовать на него. И то хорошо!..
Сын еврейского местечка, Шоэль с детства на собственной шкуре узнал, что такое труд. Но здесь, в Одессе, дела так его завертели, что у него буквально не оставалось ни одной свободной минутки. Учеба в шестом классе гимназии и домашние уроки поглощали
Теперь всякий раз, когда Шоэль бывал у Шульбергов, он как бы между делом помогал Хане готовить задания по математике. Жаль, что это происходило не так часто, как бы ему хотелось… Отец Бори и Ханы, Ицхак Меир, трудился в пекарне, и о нем мы еще поговорим позже. Но о матери, Софье Марковне, можно сказать не откладывая. Во-первых, эта дородная дама лет пятидесяти принадлежала к славному племени тех, чей возраст уменьшается с годами. Во-вторых, ее фигура напоминала крепкое полено, из которого выпирал живот, взявший себе манеру, наоборот, с годами увеличиваться. Над могучим торсом возвышалась короткая шея. Но вся эта тяжелая мощь совершенно неожиданно завершалась очень симпатичным личиком с прямым небольшим носом, добрыми еврейскими глазами и нежно очерченным ртом. У Софьи Марковны был мягкий, певучий, так присущий одесситам говорок.
Но в семье верховодила именно она, тем более что никто и не думал возражать против этого. И дети, и сам Ицхак-Меир были вполне довольны сложившейся иерархией подчинения. Так она и командовала, пока дети не выросли и не повзрослели. И вот уже сын кончает гимназию, а вчерашняя маленькая девчушка превратилась в цветущую красавицу. Посмущавшись и посомневавшись, Шоэль, наконец, решился и зачастил к Шульбергам уже без каких-либо специальных предлогов. Честно говоря, в доме у тети Гиты теперь бывало чересчур шумно – добрейший Цадок вовсю наслаждался домашним счастьем.
Вот и приходится Шоэлю искать приют в доме Шульбергов, где они с Борей вместе готовят уроки, а главное – решают с Ханой задачки по математике. В последние дни Хана заметно изменилась – стала вдруг смущаться, краснеть, но при этом кокетничать и играть глазками. Стоило Шоэлю невзначай коснуться ее руки, как сердце девушки замирало. Странно, что ее братец – великий специалист и знаток мирового сыска – ничего этого не замечал…
Зато мудрейшая Софья Марковна давно уже все приметила и поняла. Собственно, там и понимать-то нечего, все и так очевидно: с какой стати дочкины щеки беспричинно заливаются алой краской? И почему это вдруг ночами напролет она беспокойно вертится и вздыхает, мешая матери спать? Словно заразившись дочкиным беспокойством, ворочается и Софья Марковна. С бигудями на голове и тревогой в сердце, спускает она свое грузное тело с кровати и босиком шлепает к Хане.
– Ханеле, что с тобой?
Но Хана уже крепко спит. Мать долго стоит возле ее кровати и смотрит на дочь. В последнее время Хана неумеренно много занимается своей внешностью. По вечерам она надевает прелестное синее платье с белым шелковым воротничком, украшает волосы лентами и постоянно поглядывает в зеркало. Глаза у нее сделались какими-то особенными, полными радостного ожидания. Ни с того ни с сего она решила похудеть, перестала есть, отказывается даже от ужина, а то вдруг погружается в глубокую задумчивость и уже никого вокруг не замечает. Задумчивость-то – Бог с ней, а вот с питанием ребенка шутить никак нельзя! Софья Марковна в приказном порядке заставляет свою дочь немного поесть. Хана сердится: командирский тон матери так некстати выводит ее из воображаемого чудесного мира и возвращает к скучной повседневности.