Неоконченные споры

Слуцкий Борис Абрамович

Московский йог

Йог, который после работ, после всех забот и собраний, все же на голову встает и стоит, молодой и странный. Два часа, два с половиной, даже три часа на голове! В проносящейся мимо лавиной, в равнодушной к йогам Москве. Йог, который сердечный ёк, боли в печени, в кишке шишки усмиряет, съедая паек из растрепанной взятой книжки. Он бредет с улыбкой восточной по-над западной пустотой, деловитый и даже точный, сложный, в то же время простой. Он, по коммунальной квартире все

расхаживающий в трусах, он, в шумливом и сложном мире попадать не хотящий впросак, — сыроядец, молокопийца ради странных своих идей, успевает он как-то скопиться, накопиться между людей. Он склоняется над Европой, он толкает ее к траве: ну, чего тебе стоит! Пробуй. Постоим на голове.

Петровна

Как тоскливо в отдельной квартире Серафиме Петровне, в чьем мире коммунальная кухня была клубом, как ей теперь одиноко! Как ей, в сущности, нужно не много, чтобы старость успешнее шла! Ей нужна коммунальная печь, вдоль которой был спор так нередок. Ей нужна машинальная речь всех подружек ее, всех соседок. (Раньше думала: всех врагинь — и мечтала разъехаться скоро. А теперь — и рассыпься, и сгинь, тишина! И да здравствуют ссоры!) И старуха влагает персты в раны телефонного диска, и соседке кричит: — Это ты? Хорошо мне слышно и близко!.. И старуха старухе звонит и любовно ругает: — Холера! — И старуха старуху винит, что разъехаться ей так горело.

Опасности первого шага

Дед и бабка учат ходить крупного, серьезного внука. Это первая в жизни наука в серии: овладеть — победить. В серии: решиться и смочь — это первое в жизни деянье. Надо преодолеть расстоянье. Самому себе надо помочь. Молод дед, и бабка юна — ныне в моде ранние браки. На буреющей летней травке в майке он, в сарафане она. С той поры, как свой первый шаг сами сделали, миновало сорок лет с небольшим. В ушах грохот скорости, вроде обвала. Но сейчас не об этом речь. Речь о внуке. Его отвага их пугает. Как остеречь от опасностей первого шага?

Самостоятельность

Самостоятельный! А прежде слово «смирный» с значительной произносилось миной, что, мол, смирен и, стало быть, хорош. А нынче смирных ставят ни во грош. А нынче смирных ни во грош не ставят! Смиренье вечными снегами стает, как только стает — вовсе утечет, и смирные, они теперь не в счет. Но самому стоять! Самостоятельно — желательно, прекрасно и сиятельно! По собственному поступать уму и разбираться лично. Самому! Самостоятельный! И значит: сам стою, отвергнувши опеку и подпоры, и ввязываюсь, если надо, в споры, и этого нисколько не таю.

Прикладная психология

Чуть кончилась математика, ребята бегут во двор. Сангвиники бьют флегматика, нарушившего уговор. Темперамент — характеру, отвесивши пару плюх, немало сил истратили, зато укрепили дух. Еще до звонка историку осталось десять минут. Холерики меланхолику шею

еще намнут.

«Смешливость, а не жестокость…»

Смешливость, а не жестокость, улыбка, а не издевка: это я скоро понял и в душу его принял. Я принял его в душу, и слово свое не нарушу, и, как он ни мельтеши, не выброшу из души. Как в знакомую местность, вхожу в его легковесность. Как дороге торной внезапный ухаб простишь, прощаю характер вздорный, не подрываю престиж. Беру его в товарищи, в сопутники беру — у праздного, у болтающего есть устремленья к добру.

Выпадение из отчаяния

Впал в отчаяние, но скоро выпал. Быстро выпал, хоть скоро впал. И такое им с ходу выдал, что никто из них не видал. Иронически извиняется, дерзко смотрит в лицо врагам, и в душе его угомоняется буря чувств, то есть ураган. Он не помнит, как руки ломал, как по комнате бегал нервно. Он глядит не нервно, а гневно. Он уже велик, а не мал.

Александр Сергеевич

Отец был Сергей и шутник и сына назвал Александром. Не думал, не понял, не вник — обрек на который оброк. Вот так этот тезка возник, с таким же горячим азартом и жадностью к чтению книг и к станциям дальних дорог. А то, что таланту судьба ему уделила не много, — ну что ж, верстового столба в окне и стихов на столе хватало ему за глаза, и, пушкинской лучше, дорога, железной дорога была, что мчала его по земле. Как редко читают стихи, особенно в жестком и твердом вагоне, где книга дрожит, немедля фиксируя стык! Я долго его наблюдал, читая и в профиле гордом, и в неординарных руках, а также в глазах непростых. Откуда приходим к стихам? От вдруг полюбившейся строчки? От радиопередач? От жизненных передряг? Вот так мы приходим к стихам. А он и родился в сорочке. От имени с отчеством он нежнейшее принял из благ.

На всю жизнь

И без наглости, и без робости, и не мудро, и не хитро, как подсаживаются в автобусе, как подсаживаются в метро, он подсел в эту жизнь — на всю жизнь, и отсаживаться не захотелось. Вместе им и пилось, и елось. Полностью сбылось все, что пелось в их сердцах, когда, такт и честь соблюдая в мельчайшей подробности, он без наглости и без робости ей сказал: — Позвольте присесть!

Толковый младенец

Младенец с иронической улыбкой не лыком шит, хотя не вяжет лыка! Младенец иронически смеется. Сечет, наверно. Понимает все. А вроде бы мозгляк. Ни то ни сё. И как ему ирония дается? Я вырабатывал ее лет сто. Не выработал. Ничего не вышло. А несмышленыш, ну ни сё ни то, наверно, думает: закон что дышло. К какой досрочной мудрости привит, он слабо улыбается сквозь лепет? Ирония его уста кривит. А может, это просто зубик лезет?