Неоконченные споры

Слуцкий Борис Абрамович

Не лезь без очереди!

Не лезь без очереди. Очередь — образ миропорядка. Бесспорная доблесть, презрев даже почесть, отбросив лесть, без очереди — не лезть. Не лезь без очереди. Хотя бы ради хлебной очереди в Ленинграде, где молча падали в тихий снег, но уважали — себя и всех. И атомы в малой, и звезды в большой Вселенной очередность блюдут. Так что же ты лезешь! С бессмертной душой дождутся все, кто честно ждут.

Смерть врага

Смерть врага означает, во-первых, что он вышел совсем из игры, так жестоко плясавший на нервах и мои потрясавший миры. Во-вторых

же, и в-третьих, и в-главных, для меня значит гибель его, что, опять преуспев в своих планах, смерть убила еще одного. Он был враг не земли и не века, а какой-то повадки моей. На еще одного человека в человечестве меньше людей.

Все три измерения совести

Говорят, что огромные, многотонные самосвалы потихоньку проскальзывают навалы, обвалы, кладбища автомобильных частей, что доказывает наличие чести вместе с совестью, также и с памятью вместе, даже у машин, даже в век скоростей. Совесть с честью, конечно, меняются тоже, но покуда тебя потрясает до дрожи не своя, не жены, а чужая беда — не утратили доблести и геройства человекоустройство и мироустройство, а душа осязаема, как всегда. А душа вещественна, когда она есть, и невидима, если ее замарали, и свои очертанья имеет честь, и все три измерения есть у морали.

«Не сказануть — сказать хотелось…»

Не сказануть — сказать хотелось. Но жизнь крутилась и вертелась — не обойти, не обогнуть. Пришлось, выходит, сказануть. Попал в железное кольцо. Какой пассаж! Какая жалость! И вот не слово, а словцо, не слово, а словцо сказалось.

Планируя, не зарывайся!

Планированье подкачало. Все думал: самое начало. Все думал: разбегусь, взлечу и долечу, куда хочу, и сделаю любое дело! И с двух концов палил свечу. И с двух концов свеча горела. Свеча горела с двух концов и кончилась в конце концов, и свет погас, и воск истаял. Задача, что себе он ставил, до сей поры не решена. Беда его или вина, но нет! Не решена она. Планируя, не зарывайся и от земли не отрывайся. Скрывайся в облачной дали и выбивайся в короли, не отрываясь от земли.

Как использовать машину времени!

Попадись мне машина времени! Я бы не к первобытному племени полетел, на костров его дым, а в страну, где не чувствуешь бремени лет, где я бы стал молодым. Вот он, Харьков полуголодный, тощий, плоский, словно медаль. Парусов голубые полотна снова мчат меня в белую даль. Недохватка, недоработка, недовес: ничего сполна,— но под парусом мчится лодка, ветром юности увлечена. Харьков. Мы на велосипедах, этих вовсе еще не воспетых междувременья лошадях, едем на его площадях. Харьков. Мы в его средних школах: то вбиваем в ворота гол, то серчаем в идейных спорах, то спрягаем трудный глагол. Харьков. Очереди за хлебом. Достою ли? Достанется ли? Но зато — под высоким небом, посреди широкой земли! Плохо нам, но мы молодые. Холодынь и голодынь переносят легко молодые, потому что легко молодым.

Любительский бокс

Били в морду — в мою, между прочим! Били в зубы, кровавили нос. Впрочем, молодость не опорочим, не обидим любительский бокс. В это давнее лето казалось все отчетливей день ото дня, что сама справедливость касалась, кулаком доставала меня. Побеждали сильнейшие. Слабый, окруженный мучительной славой поражения, тихо, как тать, уходил о победе мечтать. Можно

было потренироваться, поднапрячься и не зарываться, поработать, пойти на реванш. Если вы заслужили, он — ваш. С той поры либо били меня — я же даже не сопротивлялся, — либо я как-нибудь исхитрялся и, по рингу партнера гоня, не умеющего ничего, потерявшего силу и доблесть, бил его, бил его, бил его в зубы, в нос и в брюшную полость и старался неосторожно не припомнить, зажмурив глаза, что в любительском боксе можно, что в любительском боксе нельзя.

Очень много сапожников

Много сапожников было в родне, дядями приходившихся мне — ближними дядями, дальними дедами. Очень гордились моими победами, словно своими и даже вдвойне, и угощали, бывало, обедами. Не было в мире серьезней людей, чем эта знать деревянных гвоздей, шила, и дратвы, и кожи шевро. Из-под очков, что через переносицу жизнь напролет безустанно проносятся, мудро глядели они и остро. Сжав в своих мощных ладонях ножи, словно грабители на грабежи, шли они — славное войско — на кожу. Гнули огромные спины весь день. Их, что отбросили долгую тень на мою жизнь, забывать мне негоже. Среднепоместные, мелкопоместные были писатели наши известные. Малоизвестным писателем — мной, шумно справляя свои вечерухи, новости обсуждая и слухи, горд был прославленный цех обувной.

Польза невнимательности

Не слушал я, что физик говорил, и физикой мозги не засорил. Математичка пела мне, старуха, я слушал математику вполуха. Покуда длились школьные уроки, исполнились науки старой сроки, и смысл ее весь без вести пропал. А я стишки за партою кропал. А я кропал за партою стишки, и весело всходили васильки и украшали без препон, на воле, учителями паханное поле. Голубизна прекрасных сорняков усваивалась без обиняков, и оказалось, что совсем не нужно все то, что всем тогда казалось нужно. Ньютон-старик Эйнштейном-стариком тогда со сцены дерзко был влеком. Я к шапочному подоспел разбору, поскольку очень занят был в ту пору. Меняющегося мирозданья грохот, естественниками проведенный опыт не мог меня отвлечь или привлечь: я слушал лирики прямую речь.

Какой полковник!

Какой полковник! Четыре шпалы! В любой петлице по две пары! В любой петлице частокол! Какой полковник к нам пришел! А мы построились по росту. Мы рассчитаемся сейчас. Его веселье и геройство легко выравнивает нас. Его звезда на гимнастерке в меня вперяет острый луч. Как он прекрасен и могуч! Ему — души моей восторги. Мне кажется: уже тогда мы в нашей полной средней школе, его вверяясь мощной воле, провидели тебя, беда, провидели тебя, война, провидели тебя, победа! Полковник нам слова привета промолвил. Речь была ясна. Поигрывая мощью плеч, сияя светом глаз спокойных, полковник произнес нам речь: грядущее предрек полковник.

Стирка гимнастерки

Медленный, словно лужа, ручей. Тихий и сонный ручей без речей. Времени не теряя, в нем гимнастерку стираю. Выстираю, на себя натяну, н'a небо неторопливо взгляну, на в головах стоящее солнышко настоящее. Долго болталось оно подо мной в мыльной и грязной воде ледяной. Надо ошибку исправить и восвояси отправить. Солнышко, выскочивши из воды, без промедления взялось за труды: в жарком приливе восторга сушит мою гимнастерку. Веет медлительный ветерок, стелется еле заметный парок, в небо уходит, отважный, с ткани хлопчатобумажной.