Неоконченный пасьянс
Шрифт:
Вручив дворнику пятьдесят копеек в знак благодарности за обстоятельный рассказ, Алексей Иванович направился в квартиру отставного майора. На звонок в дверь долго никто не открывал, Шумилов хотел уже уходить, как наконец, дверь приоткрылась на ширину ладони и из темноты прихожей донёсся приглушённый раздражённый голос:
— Чего угодно?
— Я желал бы побеседовать с проживающим в этой квартире господином майором в отставке Ганюком Виктором Григорьевичем, — официальным тоном ответил Шумилов.
— А вы кто?
— Я юрист. Собираю материал для книги, над которой сейчас работаю. Мы могли бы поговорить не на лестнице?
— Вы
— Сие будет зависеть от вашего желания. А также от того, что вы мне расскажите.
Дверь на секунду прикрылась — человек в прихожей снимал цепочку — а затем широко распахнулась.
— Входите!
Обладатель нелюбезного голоса оказался высоким тучным мужчиной с редкими жидкими нечёсанными волосами, серой кожей лица и безвольно опущенными уголками губ. Облачён он был в длинный грязный байковый халат, из — под полы которого выглядывала одна нога. Мужчина опирался на костыль, во второй руке он сжимал револьвер. С первого взгляда что — то в облике этого человека показалось Шумилову на редкость отталкивающим, но что именно он в ту минуту не смог бы сказать. Вид пистолета, наверное, не понравился.
Мужчина неловко отпрыгнул на шаг, давая Шумилову возможность войти в прихожую, и с повелительной интонацией в голосе произнёс:
— Дверь закройте, крюк набросьте!
Шумилов вставил в массивное металлическое кольцо на двери крюк, укреплённый в стене. С таким подкреплением дверь, наверное, могла бы выдержать удар осадного древнеримского тарана; странный одноногий квартирант, должно быть, в буквальном смысле понимал выражение «мой дом — моя крепость».
— Не расслышал вашего имени, — проскрипел всё тот же нелюбезный голос.
— Шумилов Алексей Иванович.
Называться чужими именами в присутствии майора не следовало: каким бы странным этот человек не казался, он в отличие от дворника получил полноценное образование и имел кое — какой жизненный опыт. Одно только именование себя непринадлежащими именами и званиями в Российской Империи уже образовывало состав уголовного преступления, так что не стоило в обществе грамотного человека без крайней нужды творить легенды.
— Имеется визитка? — продолжал выспрашивать отставной майор.
— Да, пожалуйста. — Шумилов извлёк из особого кармашка портмоне одну из своих визиток. Он него не укрылось то алчное внимание, с каким одноногий обладатель грязного халата разглядывал дорогое портмоне из полированной крокодиловой кожи.
Майор изучил полученную визитку, затем неопределённо мотнул головою, как бы указав в сумрак длинного коридора за спиной:
— Ну идёмте, господин юрист.
Квартира, если этот хлев можно было назвать квартирой, была ужасна: на всех предметах небогатой обстановки лежали пыль и грязь; в комнатах царило самое настоящее запустение. Одноногий майор, видимо, курил трубку и выбитый из неё пепел можно было видеть везде: на полу, столах, на подоконниках. Тряпка горничной не ходила здесь много лет; Шумилов не сомневался, что хозяин ест единственной вилкой из единственной тарелки, да и те не моет. В воздухе висел запах табака, приправленный каким — то отвратительным кислым ароматом: то ли гнили, то ли грязного белья, то ли разложившейся плоти. Может, артиллерийский майор пару лет назад пристрелил крысу и она до сих пор гниёт у него под диваном? Шумилов, считавший себя человеком в общем — то хладнокровным,
Они прошли коридором, в который выходили три комнаты. Двери в них были открыты и Шумилова неприятно поразило то обстоятельство, что во всех комнатах на окнах были задёрнуты шторы. Алексей Иванович слишком хорошо знал, что сие означает. Стремление закрывать шторами окна обычно проявляется в поведении людей двух типов: профессиональных преступников либо сумасшедших. Те и другие чувствуют себя гонимыми; но если преступник — уголовный или политический, неважно — на самом деле может быть объектом преследования, то сумасшедший живёт в мире им самим выдуманной погони. С точки зрения нормального человека и то, и другое одинаково плохо, поскольку может быть опасно для окружающих. При всём том, задёрнутые днём шторы косвенно могут свидетельствовать и ещё кое о чём: свои окна закрывает тот, кто любит подсматривать в чужие. Хотя в случае с майором Ганюком это, может быть, оказалось бы Шумилову на руку.
Они зашли в самую дальнюю от прихожей комнату, которая, судя по всему, служила отставному артиллеристу и спальней, и кабинетом, и столовой. На заваленном старыми журналами и газетами столе красовалась грязная тарелка с остатками каши и жареной печенью, что придавало царившему здесь зловонию новые, весьма богатые оттенки. Подле тарелки стояла складная подзорная труба — монокуляр военного образца. Ганюк сел в кресло подле стола и положил рядом с нею свой револьвер; неожиданно получился весьма своеобразный натюрморт.
— Так вы, значит, что — то там пишете? — спросил одноногий майор, уставившись в глаза Шумилову.
— Да, имею намерение написать серию очерков о преступности в Санкт — Петербурге. Сейчас вот работаю над очерком об убийстве Александры Мелешевич, она же Барклай.
— М — м… А я — то здесь при чём?
— Её сын живёт в бельэтаже напротив вас.
— Это к которому приходила полиция недавно? Видел — видел… — Ганюк одной рукой поднёс к глазам подзорную трубу, а другой чуть — чуть поддёрнул верёвку, намотанную на подлокотник кресла: штора — «маркиза» подле стола приподнялась на пару вершков и отставной майор деловито направил трубу в образовавшуюся щель.
Всё было ясно без слов. Герой осады Плевны продемонстрировал, как именно он следил за визитом полиции в квартиру Мелешевича. Однако, не доверяя ему полностью, Алексей Иванович решил лично оценить диспозицию: отодвинув край шторы, он выглянул в окно и убедился в том, что вид на интересующую его квартиру открывался действительно прекрасный. Ганюк жил прямо напротив и несколько выше Мелешевича, а потому жизнь соседа и в самом деле протекала у него на глазах.
— Правда, я не знал фамилии этого молодого человека, — майор осклабился. — Зато я знаю про него много чего другого. Вам это будет стоить двадцать рублей.
Майор был циником и не считал нужным скрывать это. Что ж, в каком — то смысле это даже облегчало задачу Шумилова.
— Я должен быть уверен, что ваш рассказ стоит этих денег. Двадцать рублей совсем не мелочь. — на самом деле Алексей Иванович был готов выложить означенную сумму немедленно, но это заставило бы майора думать, что он продешевил. С такими людьми всегда следовало торговаться, поскольку скопидомный торг по их мнению безусловно оправдан, а вот равнодушие к деньгам выходит за пределы их понимания.