Неоконченный полет (сборник)
Шрифт:
Бондарь не ожидал, что лейтенант может так расчувствоваться, и посмотрел на него с удивлением.
Дмитрий лежал, положив руки под голову, и смотрел в потолок — на круглые бревна, солому и ветки дуба с ржавыми листьями.
Сергей сразу же за хутором сбился с дороги и провалился в глубокий ров. Выкарабкавшись оттуда, пошел в направлении Гутки на лай собак, на человеческие голоса, которые ему послышались. Потом, найдя дорогу, не раздумывая, опять подался в лес.
Если бы юноша, которого часовые привели в землянку командира, был бы совсем немым и не мог бы сказать
Кум слушал, о чем говорил Сергей, и одевался, обтягиваясь ремнями. Он был уверен, что появление немцев в Гутке и расправа над Марией прямо связаны с розысками летчика. Теперь, думал Кум, отряду не избежать открытой стычки с врагом, не усидеть больше на одном месте. Надо готовиться к переходу, немедленно посылать кого-нибудь в далекую разведку, возобновлять утраченные связи... Куму по душе были всякие авральные, спешные работы, он загорался по-настоящему, когда надо было действовать недолго, но во всю силу и немедленно. Но чувство нависшей над отрядом опасности раздражало его.
— Чего стоишь — уши развесил?! — крикнул он Зайцу, который и впрямь беззаботно стоял у двери и, видимо, думал о своем доме, о матери, во всяком случае не о том, что принес знакомый ему Сергей. — Зови Бондаря, Шевцова!.. Собирать отряд по тревоге!
Ординарец метнулся к двери.
— Пожар, говоришь, поднялся? — Кум повернулся к Сергею, застегивая воротник еще нового темно-синего кителя.
— Разгорелось, Данила Иваныч, так, будто солнце всходит... На Марииной стороне разгорелось. — Вскочил о табуретки Сергей, следя быстрыми встревоженными глазами за каждым движением командира.
— Не с перепугу ли, хлопец, все это тебе показалось?
— Разве такое может показаться? Я знаю, чего, они всполошились...
— Чего же? — Кум застыл в ожидании.
— Позавчера немцы обшарили весь лес. Я тоже возил одного солдата.
— Кого же искали? Не слышал, поймали кого?
— Черта лысого поймают! — выругался Сергей и осекся.
— Знаешь ты, да не все. Возьми вон хоть полотенцем закутай шею.
Сергей проворно обмотался.
— Ступай, найдешь моего ординарца — он тебя подкрепит. Только по-солдатски, быстро. Поедешь на первых санях. Понял?
— Я мигом, — обрадованно крутнулся Сергей на месте и подался прочь.
Через несколько минут в землянку вошли, постучав, Бондарь, Шевцов и Заярный. Хрипловатым глухим голосом Бондарь доложил, что отряд собран, хотя знал, что некоторые еще доедают свой завтрак, а другие группой стоят под навесом. Кум, прохаживаясь от порога до плиты, приказал готовиться к выступлению на Гутку.
Когда все трое, которые вошли, так же энергично вместе повернулись в сторону выхода, командир позвал:
— Лейтенант, останьтесь!
Кум молча вынул из-под подушки длинный парабеллум, щелкнул, проверив спуск, запихнул в карман дубленой, опушенной серым смушком поддевки и, как заметил Дмитрий, совсем не по-вчерашнему сухо и строго промолвил:
— Вы меня, это дело, обманули, лейтенант. Никого они не поймали. Это по вашему следу идет большая
Дмитрий вздрогнул.
— Я допускал, что такое может случиться, но еще несколько минут назад ничего об этом не знал.
— Допускать, хлопцы, для военного человека мало. Надо было предвидеть, какая вьюга поднимется во след. Жгут, сволочи, дома, где учуют ваш дух. Прошу никуда из расположения отряда не выходить... И одежду надо сменить. У нас тут, это дело, не аэродром. Вот так. Кахи-кахи! — кашлянул, действительно у него заскребло в горле оттого, что силился говорить басом.
— Есть! — вяло сказал Дмитрий и подумал: «Признаться ему сейчас о намерении покинуть табор или сделать это потом?»
Таким тоном с ним разговаривали только вышестоящие командиры, и, случалось, редко. У него было достаточно острое чувство чести и такта в отношениях с равными себе и старшими. Нотации Кума оскорбляли его, потому что он считал, что до сих пор все делал честно, по совести, а то, что за ним объявилась погоня, расценивал как обычное явление, и не по его вине это случилось. Он повернулся, чтобы уйти молча. Кум опять задержал его, подошел к нему. Дмитрий глянул ему в лицо и заметил, как над большими зелеными глазами дергались его припухлые веки.
— Вы вчера даже не сказали мне, кто в Белице открыл вам тропку к нам... Я вам тут не трынды-рынды, коржи с маком, а командир. Да, командир! И хотел бы знать, зачем вы вообще разыскивали мой отряд? Вы беспартийный или комсомолец?
— А вы? — Дмитрий посмотрел исподлобья твердым, вызывающим взглядом.
— Не вам меня спрашивать!
— Я коммунист, товарищ Кум, и на вашем месте разговаривал бы с человеком в моем положений поприветливей. Я сегодня же оставлю ваш отряд! — решительно сказал Дмитрий, надевая длинные меховые рукавицы, и потом добавил помягче: — Если вам так помешало появление пострадавшего летчика.
Кум осекся: в огромной массе сытого тела обитал слабый дух. В работе его хватало на одну вспышку, в стычке — на окрик. Он привык видеть перед собой таких подчиненных, которые молча покоряются ему. Кум знал только один способ поддерживать свой авторитет руководителя, в данном случае командира, пресекать каждую попытку недооценки собственной персоны. Поэтому он по-своему воспринимал и объяснял поступки человека, проявления его независимости, гордости и чести, с чем он не хотел считаться, в чем не желал разбираться. Единственным тоном разговора с подчиненными у него всегда был тон своего преимущества, повелевания. Природное качество понимать, чувствовать другого у Кума будто совсем отмерло, и он мог только кричать, грозить, наказывать, а столкнувшись с сильным, умело обходил его или, наконец, готов был поделить с ним власть.
Несколько откровенных слов, сказанных лейтенантом только что, убеждали Кума в том, что Бондарь посвятил Заярного во все подробности жизни отряда, и Кум с ненавистью подумал о взводном. Торопливо прикуривая цигарку, сказал уже примирительным тоном:
— Уходить или не уходить от нас, лейтенант, это дело твое. Вот! И ты не кипятись, это дело. Из-за тебя, может быть, сейчас кто-то не вернется до табора — вот какая ситуация на данный момент. И ни к чему тут... Оставляю тебя в таборе старшим, пока не примем бой, а потом, это дело, поговорим.