Неоконченный портрет. Книга 2
Шрифт:
22 января 1945 года в 10 часов вечера Рузвельта в военно-морской накидке и старой фетровой шляпе усадили в машину. Заняли свои места в лимузинах сопровождающие лица. В начале одиннадцатого президентский кортеж выехал из юго-восточных ворот Белого дома и направился к железнодорожной платформе. Там Рузвельт пересел в специальный поезд, которому предстояло доставить его в Ньюпорт-Ньюс в штате Виргиния, где у причала ожидал крейсер «Куинси».
И вот теперь президент восстанавливал в памяти событие, которое в душе он окрестил «великим» и которое так жестоко обмануло
Нет, не хотел, конечно. Он ехал, сгорая от нетерпения. Ему представлялось, что вот он уже на борту крейсера, вот уже на Мальте, вот уже приземляется на аэродроме в Саки.
Элеонора упрашивала мужа взять ее в Ялту. Он сказал ей, что не может этого сделать, поскольку Черчилль оставляет свою Клементину дома, а Сталин, как известно, не женат. Потом выяснилось, что английский премьер берет с собой дочь Сару. Тогда и Рузвельт решил взять кого-либо из своих детей. Он остановил выбор на Анне. В группе, сопровождавшей президента, были Джеймс Бирис, личный друг Рузвельта и политический босс Бронкса Эдуард Флинн, адмиралы Уильям Леги и Уилсон Браун, генерал Эдуин Уотсон, Росс Макинтайр, Говард Брюнн, Чарльз Болен. Гопкинс находился в это время в Лондоне и должен был присоединиться к американской делегации несколько позже.
В день отъезда президент занимался текущими делами с раннего утра и очень устал. Как только поезд тронулся, он перебрался из салон-вагона в спальный вагон.
Проснувшись на другое утро, Рузвельт ощутил некоторое недоумение: поезд не двигался. Оказалось, что он прибыл к месту назначения и уже около часа стоит на крытом пирсе № 6 в Ньюпорт-Ньюс. По перрону медленно прохаживались военные во главе с начальником порта Джоном Килпатриком. Майк Рилли и его сотрудники тоже давно были на ногах.
Пересадка с поезда на крейсер была организована с предельной четкостью и осуществлена почти мгновенно.
Президент знал, что для обеспечения безопасности его пути приняты чрезвычайные меры. Впереди «Куинси» шли три эсминца, замыкал караван легкий крейсер. С воздуха корабли прикрывали звенья самолетов «Пи-Би-Уай-4».
На второй день после отплытия в радиорубку «Куинси» поступила шифровка из Вашингтона: по данным разведки, в Берлине уже знают о предстоящей Конференции. Чрезвычайные меры безопасности диктовались острой необходимостью.
Рузвельт смотрел на модель яхты в своей спальне в «Маленьком Белом доме», и ему казалось, что он снова сидит на палубе крейсера «Куинси» и его обдувает соленый морской ветер. Да, тогда, в море, он был счастлив: его радовали веселые обеды с друзьями и ближайшими сотрудниками, неторопливые беседы с Анной, кинофильмы по вечерам — президент предпочитал бездумные комедии.
Но таким все это представлялось Рузвельту сейчас, «в ретроспективе». А тогда, на «Куинси», его мозг непрерывно сверлила тревожная мысль: подтвердит ли Сталин свое, данное еще в Тегеране обещание вступить в войну с Японией?
Первым в каюту Рузвельта явился Чарльз Болен, которому в Ялте предстояло выполнять обязанности личного переводчика президента.
Худощавый,
— Я позволил себе нарушить ваш отдых, мистер президент, — сказал молодой дипломат, — чтобы доложить вам, что я к вашим услугам в любое время дня и ночи.
— Почему ты вдруг решил сообщить мне об этом? — с недоумением спросил Рузвельт.
— Дело в том, мистер президент, — ответил Болен, — что не все документы, которые мы для вас подготовили, вы сможете прочитать. Некоторые из них на русском языке, и их не успели перевести. Так что...
— Послушай, мой дорогой Чип, — с добродушной иронией в голосе прервал его Рузвельт, — ты и в самом деле думаешь, что я успею прочесть все эти «черные книги», да к тому же еще и документы, о которых ты говоришь? — Президент полулежал на обитой красной кожей кушетке, укутав ноги шотландским пледом. Он широко улыбнулся и продолжал: — Знаешь, Чип, если бы нам предстояло переплыть все моря и океаны земного шара, мне и тогда не хватило бы на это времени! Я знаю, чего хочу от Конференции, от Сталина, и мне этого вполне достаточно!
— Но я полагаю, сэр, — слегка хмуря свои черные брови, сказал Болен, — что подготовлена какая-то четкая повестка дня, если не для каждого заседания, то, во всяком случае, для Конференции в целом. Очевидно, до сих пор вы держали ее в секрете, и я понимаю ваши соображения. Но я позволю себе спросить: может быть, настало время познакомить меня с этой повесткой дня?
— Да нет никакой повестки, Чип, можешь мне поверить! Конечно, мы с Черчиллем и Сталиным намерены обсудить ряд конкретных вопросов, которые встают перед нами в связи с приближением конца войны в Европе. Но повестки дня, обязывающей нас обсуждать такие-то вопросы и ни в коем случае не касаться других, попросту не существует!
— Значит, как в Тегеране... — мрачно произнес Болен.
— Тебе не понравился Тегеран? — взглянув на него в упор, спросил Рузвельт.
— Откровенно говоря, сэр, не понравился.
— Но почему?!
— Когда я восстанавливаю в памяти Тегеранскую конференцию, мистер президент, она представляется мне... какой-то дезорганизованной.
Рузвельт вопросительно приподнял брови над стеклами пенсне.
— Никто не вел официального протокола, — продолжал Болен. — Об этом просто не позаботились. Между тем русские, как я заметил, вели тщательные записи. Я уверен, что у них все было заранее продумано и распределено по дням и по часам, а у нас...
— Подожди, Чип, — прервал его президент. — У русских я готов учиться бить гитлеровцев, но перенимать их бюрократический стиль я не собираюсь. Терпеть не могу, когда меня связывают жесткие правила и процедурные моменты. Меня упрекают в том, что даже в серьезных делах я предпочитаю импровизацию. Что ж, это действительно так. Я и в самом деле предпочитаю импровизировать, и пока еще это меня не подводило.
— А как вы намерены поступить, мистер президент, если русские со временем опубликуют свои протоколы и допустят в них тенденциозные искажения? — спросил Болен. — Что мы им противопоставим? Конечно, я успевал делать кое-какие записи, но это же не официальный протокол.