Неосторожность
Шрифт:
– Нет, не уходи, – попросила Клэр, обнимая его, не давая ему двинуться. – Прости. Все будет хорошо. Обещаю. Идем наверх. Пожалуйста.
Гарри двинулся за ней. Она понимала, что победила, однако нужно быть осторожнее. Положилась на удачу, и это едва ее не погубило. Нужно было снова завоевывать его доверие, справляться с его гордостью. Речь шла не только о них двоих. Речь шла о его семье. Поступила бы она по-другому? Вряд ли.
Несколько недель после этого они проводили вместе каждую ночь, кроме тех двух дней в неделю, когда Гарри забирал Джонни. В то время он ни разу не говорил с Мэдди. Когда он звонил
После ужина они с Клэр собираются ложиться. Посуда вымыта. У Гарри теперь своя зубная щетка на раковине Клэр.
– Я устал, – говорит он.
– Слишком устал?
– Нет, не слишком. Просто, знаешь, устал.
– Нам не обязательно чем-то заниматься.
Она неискренна. На ней ничего нет под одеялом. Она хочет его, хочет того покоя, который придет потом.
– Нет, я хочу.
– Хорошо, – говорит Клэр.
Она водит руками по его телу, дышит ему в ухо, заводит его, как умеет только она.
– Видишь, я же тебе говорил, что не слишком устал, – говорит Гарри.
Но когда все заканчивается, он переворачивается на бок, к ней спиной. Раньше Клэр спала у него на груди. Она вытягивает руку и кладет ладонь ему на спину. Гарри ворочается во сне, но не поворачивается.
Клэр встает и тихо выходит из спальни, шаря в темноте в поисках халата. Садится в гостиной и смотрит в окно, не включая света. Она слышит его дыхание в соседней комнате. Вот так это и начинается, думает Клэр. Однажды ночью они не займутся любовью. Возникнет какая-то причина. Кто-то из них устанет или много выпьет. А потом все закончится – или переродится. Они уже вместе чистят зубы, прежде чем лечь в постель. Скоро будут сидеть в ресторанах, глядя в меню, и им нечего будет друг другу сказать. Она этого хотела? Вначале все казалось новым и волнующим. Был дом, были люди, Мэдди, я – и, разумеется, Гарри.
Нетрудно очароваться красотой жизни на летней лужайке в Хэмптоне. То, что пришло позднее, было еще более волнующим. Первые недели романа. Чувство нереальности, обоюдные открытия. Путешествия, тайна, отели и рестораны. Опасность. Клэр никогда не ощущала себя такой живой. Потом Гарри рассказал историю, которую она уже слышала. Смешную, в первый раз Клэр очень смеялась. Во второй раз она вызвала у нее раздражение. Он не помнит, что рассказывал об этом?
Неужели у Гарри заканчиваются истории? Неужели он уже достиг того рубежа в жизни, когда больше ничего не остается? Конечно, со временем Гарри расскажет ту же историю в третий, в четвертый раз. Клэр в том возрасте, когда истории только создаются. Неужели именно так поступала Мэдди? Неужели так поступают все жены? Сидят и слушают те же истории снова и снова? Неужели это и есть брак? Она вспоминает, каково было сидеть бесконечными вечерами в квартире бабушки и дедушки. Ощущение, будто больше в мире ничего нет – только старые часы тикают в прихожей, только удручающее повторение.
Клэр вздыхает, встает и потягивается. По улице идет молодая пара. Интересно, они давно знакомы? Держатся за руки. Могли только что познакомиться, а могут быть вместе уже годы. На углу они целуются прежде, чем свернуть. Клэр им завидует.
2
Прошло
Мы не звонили друг другу ни в тот день, ни на следующий. Я не звонил, потому что не знал, что сказать. Не представлял, о чем Мэдди думала. Она была очень пьяна. Пьянее, чем когда-либо за все время, что мы знакомы. Помнила ли вообще, что произошло? Я-то помнил, и мне было не по себе. Это было болезненное воспоминание – не в физическом смысле, а в эмоциональном. Но по-настоящему больно было все-таки ей. Я понимал, что она не думала обо мне, она вообще ни о ком не думала. Я был просто орудием, бьющимся сердцем и пульсирующей кровью. Мэдди ни слова не сказала. Да и я, если на то пошло, молчал.
Когда мы закончили, она просто натянула на себя одеяло и отрубилась. Я не знал, уйти или остаться – поэтому лежал без сна, не смея пошевелиться, глядел в потолок, слушал, как Мэдди храпит, обдумывал неожиданный поворот событий. Голый, потрясенный, сам не свой от стыда. Потом я не смог все это терпеть и ушел.
Через несколько дней я позвонил и оставил сообщение. Постарался, чтобы оно звучало как можно безобиднее. Как она? Как Джонни? Может, поужинаем в выходные? Я был убежден, что Мэдди стоит возле телефона и слушает, как я наговариваю сообщение, презирает меня. Она не перезвонила.
Я попытался еще раз, через несколько дней. На сей раз Мэдди взяла трубку.
– Привет, – произнесла она. – Прости, не могу сейчас говорить. Опаздываю.
– Позвоню завтра?
– Конечно.
Мэдди повесила трубку прежде, чем я ответил.
Я удивился, услышав, что она куда-то опаздывает. Мэдди редко выходила, разве что с Гарри или со мной. Куда она собиралась? С кем встречалась? Почти сорок лет я знал ее жизнь едва ли не как свою. Теперь ощутил себя отрезанным. Возможно, я выдумываю. Я не мог ничего утверждать, пока не поговорю с ней.
Но когда я позвонил на следующий день, Мэдди не взяла трубку. На следующий день тоже. В конце концов мне надоело оставлять сообщения. Я курсировал между домом и офисом, ища забвения в работе, но неизбежно начинал рассматривать стоявшую у меня на столе фотографию, где мы с Мэдди были вместе. Она давняя, снимал Гарри. Мы стояли на пляже. У меня было больше волос и талия постройнее. Мэдди была точно такой же. Иногда клиенты, заводя светский разговор, спрашивают: ваша жена? Я понимаю, что фотография чужой жены на столе – это странно, поэтому обычно вру, что сестра. Это почти правда, хотя мне часто хочется солгать и сказать: да, моя жена.
Эти несколько недель были самыми печальными в моей жизни. Казалось, меня покинул единственный настоящий друг. Я всегда жил такой четко определенной жизнью, неподвижные звезды моего космоса стояли вокруг Мэдди. Пока у меня была она – по другую сторону стола или на другом конце телефона, – что еще мне было нужно? Но сейчас пустота была очевидна. Я чувствовал себя как потерявший руку пианист.
Вечером я был в клубе – собирался после редкой тренировки и парной насладиться заслуженным мартини, когда ко мне за столик подсел один из наших знакомых.